Долина совести
Шрифт:
Барон не мог обойтись без нее. Барон нуждался в ней; знахаркины усилия ни к чему не привели, а ведь он так надеялся… Он бы убил Анжелу, и концы в воду – но боится, что, лишившись ее навсегда, и сам околеет…
Анжела испугалась и не поверила. Барон сказал с угрозой в голосе, что если только она попробует удрать – пусть только попробует удрать! – он собственноручно сдерет с нее шкуру; Анжела заплакала и сказала, что ничего не знает. Что она ничего не делала, ничего не хотела, что она никакая не ведьма и никого не привораживала, что она знать не знает, что такое с Бароном твориться…
Не известно, поверил Барон или нет – под Анжелины всхлипывания
Влад вернулся в купе. Задернул занавеску, поставил на столик пластиковый поднос с двумя бутербродами, двумя кусочками селедки, несколькими ломтиками бледного помидора. Откупорил бутылку с минеральной водой, плеснул в пластиковый стакан. Стакан опрокинулся, вода растеклась по столу, промочив скатерть и закапав на пол. Влад молча выругался.
Сидящая напротив Анжела не шевельнулась, чтобы ему помочь. Глядела, как воплощенное равнодушие.
Влад кое-как вытер лужу. Поставил стакан вертикально, снова плеснул воды, на этот раз придерживая легкую посудину рукой. Выпил до дна. Накрыл перевернутым стаканом бутылочное горлышко.
– Есть будешь? – спросил, усаживаясь напротив.
Анжела кивнула. Протянула руку к бутерброду, надкусила; положила бутерброд обратно на поднос. Отодвинула только что задернутую Владом занавеску.
Поезд шел степью. Снег лежал белыми островками, между ними чернела земля, и на самом горизонте неровной бахромой маячила лесополоса.
– То есть ты хочешь сказать, что до пятнадцати лет не подозревала, кто ты такая? Ты это хочешь сказать?
– Не надо меня допрашивать, – холодно сказала Анжела. – Не у следователя.
Влад взял с подноса свой бутерброд; вопреки ожиданиям, вкус железнодорожного мяса был не так уж плох.
Он жевал и смотрел на женщину, сидящую напротив. И воображал, как хорошо было бы взять подушку в синей наволочке со штемпелем, опрокинуть Анжелу на спину и прижать подушку к ее лицу, и держать так, пока красивое тугое тело не обмякнет…
Наверное, его мысли читались во взгляде. Анжела уставилась на него без испуга, с ответной ненавистью:
– Что, надоела я тебе? Ну, давай выйду на следующей станции. Давай выйду, а ты поезжай себе, литератор. Попробуем?
Влад отвернулся:
– Ты остановилась на том, что Барон тебе все рассказал…
– Мне неохота рассказывать дальше, – пробормотала Анжела сквозь зубы.
– Ну, мачеха твоя и сводный брат… Ты про них забыла. Что же, они тебя потеряли – и смирились так просто? Да?
Она долго смотрела на него. Влад подумал, что она воображает, как было бы хорошо взять железный ломик, размахнуться изо всех силы и ударить этого человека по голове. И бить, пока мозги его целиком не переместятся на стену…
– Ты все время пытаешься подловить меня на неточностях, – сказала Анжела наконец. – Как в суде.
– Ты и в суде бывала?
– Вот видишь, – она гадливо поморщилась. – Поймал, называется, на слове… Хрен с маслом ты поймал, а не меня.
Влад поднялся и вышел. И долго стоял в тамбуре, глядя, как проносятся мимо домик стрелочника, поселок с полустанком, речушка под обрывом – и опять земля, земля с островками талого снега.
…Это его выбор. Это он сдал билет на самолет. Это он вернулся. Не то чтобы он сожалел теперь – сожалеть нет смысла, и решенного не перекроить. Нет; для него было очень важно понять мотивы своего поступка. Вернулся ли он из-за собственного малодушия – или из-за того, что иначе умерла бы Анжела?
«– Эта
– Не понимаю, – сказал Гран-Грэм. – Ты гордишься тем, что твой дед был продажен?
– Мой дед никому не давал клятву верности, – сказал Сапожник, нимало не обидевшись. – Он не присягал Южному Королю, тот дал заказ и оплатил его, и дед сшил сапоги легкие и прочные, из кожи варана… А если Северный Король заплатил больше – мог ли дед пренебречь этими деньгами? Разумеется, нет. У него ведь было девять детей…
– Но у тех солдат тоже были дети! – воскликнула Дея.
– А какая радость этим детям, если бы отцы их полегли на поле, сражаясь за Юг? Дезертиры, скрываясь в лесах, иногда подкармливали свои семьи. А какой прок от покойника?
– Но ведь это предательство, – сказал Философ.
– Это не предательство, это сапоги. Легкие и прочные, из кожи варана…»
– Так что же случилось с мачехой и сводным братом? – спросил Влад.
Была ночь. Поезд стоял на станции, и мелодично, тревожно перестукивались инструменты обходчиков. Металлом о металл.
Белый фонарь светил в окно. Влад видел белое лицо Анжелы, приподнявшейся на локте. Каштановые волосы казались черными на белом фоне железнодорожной постели.
– Я ведь не спрашиваю тебя, что случилось с твоими родственниками, – негромко сказала женщина.
Влад помолчал.
– А я тебе расскажу… Моя мама усыновила меня, когда мне было несколько месяцев. У нее не было мужа. Она была моим единственным родным человеком…
– Да? – недоверчиво спросила Анжела.
– А что тебя удивляет?
– Ты не похож на мужчину, которого воспитала мать, – задумчиво сказала Анжела. – Они другие.
– Откуда ты знаешь?
Анжела хмыкнула:
– Ладно… У меня нет причин тебе не верить. Она ведь умерла, правда?
– Да, – медленно сказал Влад.
– Потому что тебе надо было надолго уехать, а она осталась?
Поезд медленно тронулся. Белый свет фонаря поплыл назад, все тени в купе ожили, дернулись и поплыли тоже.
– Значит, ты оставила мачеху и сводного брата? – тихо спросил Влад. – Потому что тебе надо было уехать, а они остались?
– Ладно, – свирепо сказала Анжела. – Я тебе расскажу.
Она прожила у Барона семь месяцев и двенадцать дней. В каморке, где ее поселили, было все-таки окно, хоть и закрытое решеткой; была кровать, был и стол, и была настольная лампа. Из развлечений – только книги, отыскавшиеся у Барона на чердаке. Анжела читала вперемешку детективы, старые журналы, школьные учебники по истории, какие-то пособия по животноводству и пыльные хрестоматии по литературе. Нельзя сказать, чтобы это особенно ее развлекало, однако разнообразных знаний, несомненно, прибавило; Анжела сделалась знатоком античности и прекрасно разбиралась – во всяком случае, в теории – в свиных и коровьих болезнях.