Доля дьявола
Шрифт:
Хотя он не долго молчал.
— Ты самая эгоцентричная женщина, которую я когда-либо встречал. Ты избалована, у тебя есть титул и ты имела средства, поэтому должна была сделать аборт, чтобы исправить эту ошибку, этого бедного ребенка, когда был шанс…
Ее ладонь взлетела в воздух, она еще даже не успела осознать, что собирается ударить его, удар был настолько громким, что у нее зазвенело в ушах.
И она ткнула пальцем прямо ему в лицо.
— Амелия — это не ошибка. Она умная молодая девушка, которая имела очень дерьмовую мать и не имела отца. Ты можешь
— Не имела отца, да?! И кто, бл*дь, в этом виноват? Ты хочешь вызвать у меня жалость, что она не знала своего отца, но ты сама все это сделала, Джин. Это твоя вина!
— И какая бы польза была от тебя? Ты говоришь так, словно был парнем, на которого можно положиться, и ты бы согласился вставать посреди ночи, когда она просыпалась? Ты говоришь так, словно бы перестал учиться, переехал бы в Истерли, чтобы менять памперсы? Словно бы ты справился со всеми трудностями и предоставил бы ей то, что необходимо? За время учебы в университете ты преуспел в двух вещах — выпивки и траханье. То, что ты поступил в юридическую университет произошло лишь потому, что твой отец умолял принять тебя…
— Подожди, стой, постой, ты говоришь так, словно тебя выбрали матерью года? Насколько мне известно, у тебя была нескончаемая вереница нянь первые полгода, а потом еще новые няни и новые. Что именно ты для нее сделала? Ты сама меняла памперсы? Ну, давай, ответь мне. Когда у тебя закончились памперсы, ты в переноске поместила ее на заднее сиденье роллс-ройса отца и поехала в пригород в «Таргет»? Да, Джин? И когда ты добралась туда, ты положила ее в тележку, которую стала сама толкать, одетая в платье от Шанель и в туфлях от Prada? Нет?! Я думаю, что них*я ты не делала.
В глубине у Джин появилась мысль, что они могут всю ночь препираться и ходить вокруг да около, доказывая друг друга, что нет-ты-дерьмовей-чем-я, нет-ты, нет-ТЫ. Но в конце концов, речь шла сейчас об Амелии.
— Хорошо, ты выиграл, — услышала она сама себя. — Я была ужасной безразличной матерью, которая в большей степени заботилась о себе, чем о своем ребенке. Я игнорировала Амелию и обрадовалась, когда она отправилась в подготовительную школу, потому что единственно, что мы делали, когда находились вместе, это ругались. Я была… невероятной эгоисткой. Я никак не смогу компенсировать ей те годы, и мне придется жить с этой реальностью всю оставшуюся жизнь. Амелия враждебно относится ко мне, потому что ничего хорошего от меня не видела.
Своей прямотой и честностью она ошарашила Самюэль Ти., поэтому продолжила:
— После смерти отца я решила, что хватит. Она вернется домой, потому что хочет вернуться, и я помогу ей в этом. Я понятия не имею, что такое быть хорошей матерью, но, черт возьми, я собираюсь дать воспользоваться этим шансом… и к этому шансу относится сказать тебе правду, вам двоим. Я хотела бы, чтобы она знала, что ты ее отец и проводила бы с тобой время, и я надеюсь, что ты согласишься на это, потому что это лучшее, что ты можешь сделать для нее.
Обхватив себя руками, она взглянула на грозовые облака, собирающиеся на горизонте.
Между
Но чего она боялась больше всего? Того, как отреагирует Амелия. Они говорили всю дорогу до Новой Англии ни о чем и обо всем, и Джин по-настоящему оценила и узнала свою дочь. А если вдруг Амелия перестанет с ней общаться? Тогда Джин потеряет ее, только узнав.
Но и это она тоже заслужила.
— Она сдает экзамены на севере, — сказала Джин. — А потом возвращается домой. Упакует и отправит вещи, а сама прилетит самолетом.
Пока она говорила простыми, короткими предложениями, продолжая про себя молится, чтобы Самюэль Ти. согласился встретиться со своей дочерью. Познакомился бы с ней. Возможно… через какое-то время… он смог бы ее полюбить.
После стольких лет требовать подобного от мужчины? Но это было единственным, о чем она могла его попросить. И его ответ был равносилен для Джин жизни или смерти.
Самюэль Ти. был готов продолжить спор. Он был, бл*дь, как и раньше готов продолжить кидаться друг в друга дерьмом, продолжая вспоминать свои обиды, их запутанные отношения, закручивая спираль полной силы конфликта.
Ругаться и вспоминать старые обиды было намного проще, чем иметь дело с реальностью — с ребенком.
У него был ребенок, дочь. И не только дочь, у него была дочь от Джин.
Джин родила ребенка.
Джин… и он… родили ребенка. Вместе.
И она скрывала все шестнадцать лет, что у него есть его собственная плоть и кровь.
Самюэль Ти. от очередного порыва ярости, открыл уж было рот, чтобы указать ей на еще одно ее прегрешение, но ее в упор смотревший взгляд на него, заставил остановиться. Она стояла перед ним совершенно автономно, обхватив себя руками, неподвижно, и выражение у нее на лице было отстраненным и спокойным. Словно в какой-то момент она выдернула вилку из розетки, дававшее ей силу бороться с ним, и он тоже стал успокаиваться, наблюдая за ней.
Он стал вспоминать, что знал об Амелии.
Не много. Джин не часто о ней говорила, а он, конечно, никогда не ощущал потребности интересоваться, как поживает ее дочь от другого мужчины. Амелия была достаточно умна, поэтому попала в «Хотчкисс». Это было раз.
Неожиданно перед ним всплыл образ девушки в склепе на кладбище. Она смотрела вверх на ряд табличек, читала имена своих предков, наклонив голову на бок, длинные густые темные волосы с шоколадным отливом струились вниз по лопаткам.
Самюэль Ти. отправился прямиком к бутылке с бурбоном, почувствовав смутное зарождающееся чувство паники, которое только увеличивалось, по пути он прикончил то, что было налито у него в стакане. Он налил себе двойную порцию, потому что его прекрасное воспитание не позволяло ему запрокинуть бутылку и пить из горлышка.