Доля казачья
Шрифт:
С ходу, с гиканьем и свистом, всей своей полусотней казаков неожиданно ударили мы по штабу.
Тут уже порезвились мы вволю. Рубили штабников, как капусту на дощечке, пока охрана разбежалась. Пользовались мы тем, что японцам от ужаса было не до нас.
И документы, что поценнее, из их столов мы враз подобрали.
И тут, подвернулся мне полковник. Сам в годах уже, и седой весь, но сильный и ловкий. И рубака он был хоть куда, так юлой и крутиться весь, не достать его. Не знаю, что было бы дальше, если бы шальная пуля не ударила его в руку. И не угомонила
Стал он оседать на ноги от боли, но саблю свою не бросает. И лицом он побледнел, но держится молодцом. И тут, совсем по-казачьи, перебросил саблю свою в другую руку. И уже готов рубиться дальше.
— Руби, Бодров! — кричит мне взводный Василий Шохирев. — Руби самурая, пока в шоке он. Не жалей белую кость. Они ещё хуже наших мироедов — тоже поганцы! — не любил Василий офицеров, особенно штабных.
Вздрогнул полковник.
— Бодров? — и опустилась его левая рука, с казачьей саблей.
Вот это да! Самурай, а нашей саблей не брезгует, тоже странно! — думаю я.
— Бодров? Ваша сабля у меня, поговорить надо! — слабо молвит полковник.
— Руби, Григорий! — ярится Василий Шохирев, больно лют он: зверь в бою. А в жизни душевный человек, последнюю рубашку с себя отдаст. — Уходить надо!
Я тоже опустил саблю. Но ещё ничего не понял.
— Наверно дед твой, Василий, — тихо шепчет полковник. — Сабля его!
Рухнул он, как подкошенный, мне под ноги: сознание потерял. А я совсем растерялся, пока не получил хорошего тычка от взводного. — Уходим!
Тяжело мы уходили. Очухались японцы от страха и такого нам дали жару, что меньше половины осталось от взвода разведчиков. Но документы стоили того, всех наших жертв — цены им не было.
Построил нас всех генерал Семихватов Борис Валерьевич. Старый он уже был, но добрый и умный. Ценил он казачью доблесть, как отец нам был. Сын того самого Семихватова, начальника сплава, что на Амур первые пришли.
— Всех наградить! А Бодрова и Шохирева к Георгию представить. Они заслужили того.
Так и получил я два Георгия, всем старым казакам на зависть.
— Это в такие-то годы? Да ещё два Георгия. Сразу всех Бодровых переплюнул, и не только Бодровых.
— Вот это везёт, казаку!
— И юн он, стервец, ох и молод для Георгиев! Но герой, ничего не скажешь!
Потом подошёл ко мне Шохирев Василий и говорит:
— Почто не рубил полковника, герой?
Видать и его это задело. Во взрослых годах он казак. Очень серьёзный и прямоту во всём любил.
— Может, струсил ты в разведке и скрываешь это, тогда откажись от награды. Так лучше будет.
— Ты видел, Шохирев, казачью саблю в руках японца. Это наверно сабля моего деда Василия Ивановича. Полковник сам и спросил меня об этом. Как я мог его рубить, раненого. И ты бы такого не сделал: ты только с сильным воякой злой, а так и ты человек нормальный.
Я рассказал ему, как поменялись оружием мой дед Бодров и японский полковник. Ещё в давние времена. Всё это было после поединка и честно всё было. Но трудно во всё это поверить, столько лет прошло.
— Я
И уже не оставалось на его лице следа от иронии, что была вначале. Человечный он: вот и разобрались мы!
А потом, предали нас наши генералы. И мы, в конечном итоге, все пошли в японский плен. Все израненные и контуженные, в жестоких боях с японцами. А генералы наши, которые подписали договор о поражении русской армии, поехали к самому японскому Микадо: деньги за предательство да награды получать.
Но многие офицеры предпочли плен и не склонились перед силой денег. Ушли в плен вместе со своими солдатами. Таким и был Семихватов Борис Валерьевич.
— Стар я, чтобы свой казачий род позорить. Я в плен не сдавался и Россию не позорил, и это для меня самое главное.
И от боли сузились его глаза:
— Я всегда казаком был! Казаком и останусь!
Так и умер он на чужбине и на его аккуратной могилке, на мраморе, всегда цветы лежат. Кто их кладёт туда, никто не знает, а история о том умалчивает.
Отец Никодим
Шли казаки сплавом по Амуру на своих плотах да лодках и с ними Василий Иванович Бодров со своей семьёй. И порой невольная мысль холодила сознание казаков: кому всё это надо? Тут смерть за каждым деревом прячется и следит за тобой, как за своей добычей. И красоты всей не надо, жизнь ведь одна! И зачем же её так неразумно транжирить.
Но тут бунтует непокорная душа казака — так было из века в век — шёл казак навстречу своей погибели с Божьим именем на устах и жив оставался! Хранил его Господь Бог, как сына родного. Ведь, делал он Божье дело, по сыновьи, без ропота. И хранил его Отец для дел больших и ратных. Только казачеству под силу было сломить силу великую басурманскую и веру свою утвердить не силой, а славой своей.
Вот и поп Никодим с ними в этом походе великом. Ведь ему-то и дома, в казачьей станице, в Забайкалье, дел нашлось бы. И его, никто бы не осудил за то, что остался там. Но этот поп, ещё тот поп! Его казаки так и прозвали Семижильным, что вскоре и стало ему вроде фамилии: Семижильный и Семижильный! — один он такой был!
Не ведал он страха никакого, даже великого, не то что малого. И в поле мог работать за троих. И везде он был первым.
— Так Господь Бог велел, — усмехается Семижильный.
И роста великого и силы был поп необычайной. За пояса двух мужиков отрывал от земли и бросал, что снопы в разные стороны.
— Я вас научу, как шкодничать, пьянствовать, да сквернословить. Враз поумнеете! Племя антихристово!
И особо нуждающимся добавлял такого тумака, что гул шел от удара поповского. Редко кто поднимался от такого пушечного удара!