Доля правды
Шрифт:
— Сейчас подойдет Марыся.
Все здесь называли друг друга по имени. Все они тут друзья, черт бы их побрал, секта местечковая.
— Вызовите группу из Кельц, пусть захватят с собой все свое хозяйство. А пока — тело прикрыть, территорию в радиусе пятидесяти метров огородить, никого не подпускать. Ротозеев держать как можно дальше. Оперативник уже прибыл?
Глядя на Шацкого как на пришельца и вопросительно на Соберай — та стояла потрясенная, — Маршал поднял руку.
— Ладно, с этим закончили. Теперь так: я знаю, что туман, темно и ни хрена
Маршал закивал головой. Тем временем к Соберай вернулась уверенность, она подошла и встала так близко, что он почувствовал ее дыхание. Была она женщина высокая, их глаза оказались почти на одном уровне. На деревне девки статны, подумал Шацкий, преспокойно ожидая, что будет дальше.
— Извините, так это вы теперь ведете следствие?
— Ну.
— А можно узнать, с какой это радости?
— Попробую угадать. Возможно, потому, что речь идет не о пьяном велосипедисте и не о краже мобильника в школе?
Темные глаза Соберай почернели.
— Иду к Мисе, — прошипела она.
Чтоб не рассмеяться, Шацкому пришлось напрячь все силы. Боже, они и вправду называли свою начальницу Мисей.
— Чем быстрее, тем лучше. Кстати, это она вытащила меня из постели, где я неплохо проводил время, и велела заняться делом.
Казалось, Соберай вот-вот вспылит, но она резко развернулась и отошла прочь, покачивая бедрами. Узкими и малопривлекательными, оценил Шацкий, провожая ее взглядом. Он повернулся к Маршалу.
— Кто-нибудь из следственного прибудет? Или они начинают работу в десять?
— Я здесь, сынок, — донеслось сзади.
За его спиной на раскладном стульчике для рыболова-спортсмена примостился усатый дед — здесь они почти все носили усы — и дымил сигаретой без фильтра. Не первой. По одну сторону стульчика лежало несколько оторванных фильтров, по другую — несколько бычков. Шацкий виду не подал, что удивлен, и подошел к старику. У того были совершенно седые, коротко стриженные волосы, изборожденное морщинами, как на автопортрете Леонардо, лицо и светлые, водянистые глаза. Зато хорошо ухоженные усы были иссиня-черными, что придавало ему демонический, настораживающий вид. Старику было под семьдесят. Если меньше, значит, жизнь его оказалась богатой катаклизмами. Дед взирал на него со скучающей миной, Шацкий протянул руку.
— Теодор Шацкий.
Старый полицейский потянул носом, отложил чинарик и, не вставая, подал руку.
— Леон.
Он задержал руку Шацкого в своей и, воспользовавшись помощью, встал. Был он высок, худощав и без толстой куртки и шарфа выглядел бы, наверно, как стручок ванили — тонкий, согнутый и морщинистый. Шацкий отпустил руку деда и ждал продолжения. Но его не последовало. Старик взглянул на Маршала, и тот подскочил к нему, словно был на резиночке.
— Слушаю вас, пан инспектор?
Ошибка какая-то. Слишком высокий чин для провинциального оперативника.
— Выполняйте всё, как велел прокурор. Кельцы будут здесь через двадцать минут.
— Но это ведь почти сто километров, — возразил Шацкий.
— Я их вызвал час назад, — пробормотал дед. — А потом ждал, когда дамы и господа прокуроры изволят пожаловать. Хорошо, хоть стульчик с собой прихватил. Кофе?
— Не понял?
— Кофе пьете? «Башмачок» открывают в семь.
— Лишь бы там ничего не брать на зуб.
Дед кивнул с уважением.
— Молодой, приезжий, а учится быстро. Тогда пойдемте, хотелось бы вернуться, прежде чем подъедут ребятишки из Кельц.
Ресторанный зал в гостинице «Под башмачком», расположенной в самом привлекательном для туристов месте — на Рыночной площади, по пути к кафедральному собору и замку, — выглядел так, будто время остановилось здесь лет десять назад. Большое неуютное пространство, накрытые скатертью, а сверху еще и салфеткой столы, обитые плюшем стулья с высокими спинками, на стенах бра, под балочным потолком люстры. Чтобы добраться до их столика, цокающей каблучками официантке пришлось отмахать такое расстояние, что Шацкий был уверен: кофе по дороге остынет.
Но не остыл, зато чувствовалась в нем едва уловимая нотка грязной тряпки — видно, что в этом храме сандомежского общепита эспрессо-автомат в списке предметов ежедневного мытья значился далеко не на первом месте. Нашел чему удивляться, подумал Теодор Шацкий.
Инспектор Леон молча пил кофе, уставившись в окно на аттик ратуши, — Шацкого могло тут вообще не быть. Решив приноровиться к деду, он терпеливо ждал, когда наконец услышит, зачем его сюда позвали. Наконец Леон отставил чашку, кашлянул и, оторвав от сигареты фильтр, тяжко вздохнул.
— Я вам помогу. — У него был неприятный, скрипучий голос.
Шацкий вопросительно взглянул на него.
— Вы кроме Варшавы где-нибудь жили?
— Только сейчас.
— В таком случае ни хрена-то вы о жизни не знаете.
Шацкий промолчал.
— Но это не грех. Каждый ребенок ни хрена о жизни не знает. Но я вам помогу.
В Шацком нарастало раздражение.
— А помощь эта входит в круг ваших обязанностей или имеется в виду нечто дополнительное? Мы ведь пока незнакомы, и мне трудно оценить степень вашего благородства.
Только теперь Леон внимательно взглянул на прокурора.
— Серединка на половинку, — ответил тот без улыбки. — Но мне просто интересно, кто же зарезал и подкинул в кусты жену этого паяца Будника. Интуиция подсказывает, что вам это дело окажется под силу. Однако вы нездешний. С вами каждый будет разговаривать, но никто ничего не скажет. На мой взгляд, так оно и лучше, чем меньше информации, тем в голове чище.
— Чем больше информации, тем ближе к правде, — ввернул Шацкий.