Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)
Шрифт:
…И они говорили обо всем – то всерьез, то подтрунивая друг над другом; оба ценили остроумие – вино на пиру разумной жизни. В кабинет заглядывала Нюся, делала озабоченное лицо: в приемной накопились ходоки и бумаги… Ибо время шло, время летело, время брало свое:
6 апреля, 12 час 10 мин 13,87 сек Земли
На уровне К150 (крыша башни): 6 + 76 апреля, 2 час 27 мин
На уровне К7,5 (координатор): 6 + 3 апреля, 19 час 20 мин
На уровне К2 (зона): 6 + 1 апреля, 0 час 27 мин
– но директор или главный инженер
Деловые темы мало-помалу исчерпались, разговор как-то нечаянно снова свернул к фамилиям.
– Но между прочим, Валерьян Вениаминович, – сказал Корнев, – так и вышло: вы выросли и превзошли не-Пецев. Так что мораль не совсем та… И, кстати, это типично.
– Что типично? – не понял Пец.
– А это самое. Вы замечали, что на досках почета процент гадких, неблагоуханных фамилий явно превосходит долю таких фамилий в жизни?
– Мм… нет.
– Ну! Глядишь на иную доску и думаешь: если бы какой-то писатель в своей книге наградил передовиков такими фамилиями, его бы в два счета обвинили в очернении действительности. И тебе Пузичко, и Жаба, и Гнилозуб рядом с Гнилосыром, и Лопух, и Верблюд, и Вышкварок… глаза разбегаются. Так что это общий стимул, Валерьян Вениаминович, не только у вас: доказать всяким там не-Жабам, не-Пецам, не-Лопухам, что они – ого-го!..
– Хм, вполне возможно, – благодушно кивнул директор.
– Поэтому надо считать несомненным благом для науки, что судьба одарила вас такой фамилией. А то, глядишь, и не имели бы мы до сих пор теории неоднородного пространства-времени.
– Ну уж прямо и не имели бы!.. – растерянно сказал Валерьян Вениаминович, поняв, что попал впросак. Настроился было на ответную шпильку, но, взглянув на довольное лицо Корнева, спохватился: – Александр Иванович, а вам не кажется, что мы сейчас бессовестно треплемся? Будто и не на работе.
– Мне это давно кажется, Валерьян Вениаминович, – со вздохом ответил тот, слезая со стола, – только не хотелось кончать. Ну, да вы правы.
Он ушел. Валерьян Вениаминович несколько минут сидел, покачивая левой ногой, закинутой на правую, покойно улыбался и ни о чем не думал. Ему было хорошо.
Вопреки опасениям (или надеждам?.. скажем так: полунадеждам-полуопасениям) Валерьяна Вениаминовича ничего из ряда вон выходящего в этот день в Шаре более не случилось – ни в части идей-замыслов-проектов, ни в части трудовых свершений, ни даже происшествий. Не случилось по самой прозаической причине: вскоре после полудня (по земному времени) общий порыв действий, забрасывавший людей, приборы, машины и материалы на верхотуру, начал иссякать.
Первыми опустели самые высокие, «подкрышные» уровни: где из-за перебоев с материалами (даже с водой, которую не так-то просто гнать на полкилометра ввысь без накопительных резервуаров), где из-за усталости работников. Затем замерли работы на кольце-лифте… И так этаж за этажом, уровень за уровнем гасли в сумерках Шара окна в лабораториях, мастерских, залах, осветительные трубки и прожекторы на площадках. Люди сдавали на проходной свои ЧЛВ, доставали из карманов остановившиеся часы, заводили их, ставили стрелки на обычное время – и выходили в апрельский слепяще-яркий день.
Земля брала свое.
Только в зоне работа продолжалась вечером и ночью при свете иллюминационных мачт, да по спирали мотались машины, доставляли на перевалочные площадки повыше всякие грузы – на завтра.
Историю возникновения и исполнения договора четыреста пятьдесят пять, который вошел в анналы Шара под названием «Великий поросячий контракт», Корнев изложил на очередном НТС – научно-техническом совещании – следующим утром, 7 апреля. Александр Иванович питал слабость к тому, чтобы живописать сообщения, – но здесь ему не пришлось и стараться.
…Отдел освоения, где возник и внедрился в жизнь Шара этот замечательный контракт, имел обязанностью занимать вновь отстроенные помещения башни какими-нибудь пробными, как правило непродолжительными, делами – с непременной загрузкой электрической сети, водопровода, канализации, вентиляции, внутренних (но не внешних!) грузовых путей. Это делалось, чтобы новые участки вживились в напряженно действующий цельный организм башни, и координатор далее учитывал их существование. Обычно освоители организовывали на новых пространствах бытовки, перемещали туда раздаточные пункты инструментов и приборов, службы оперативного ремонта – и все получалось мило.
Старший инженер этого отдела Вася Шпортько был сыном председателя колхоза «Заря» Давыда Никитича Шпортько и часто навещал родителя. В одну такую встречу в марте отец поделился с сыном заботой: горит колхоз с мясопоставками, с прошлого года должны, а сдать нечего. Пьяница-зоотехник запустил ферму, поморил свиней, а те, что остались, такие тощие, хоть зайцев ими гоняй. Сын подумал, сказал: «Батя, все будет. Сделаем. Готовь корма», – и объяснил, что к чему. Конечно, предложи такое Давыду Никитичу, пожилому солидному человеку, члену бюро райкома, хоть сам профессор Пец, он бы не поверил, отмахался руками. Сыну же он не то что поверил, а – доверился.
И сын провернул. В общей суете никто в содержание договора (где, понятно, не говорилось в лоб о производстве в Шаре свинины, а трактовался некий «животноводческий эксперимент, во исполнение которого…» – и т. д.; договор составлял сам Вася) особенно не вникал. Подмахнул его и начальник отдела освоения Стремпе, и замначплана, и Зискинд, оказавшийся в эти часы главой института. Дальше все пошло как по маслу: пропуска, накладные, рассчитанный машинами координатора график поставок… (Валерьян Вениаминович потом вспомнил, что в день начала исполнения контракта, 22 марта, он, подъезжая к Шару, обогнал грузовик, из которого несся задорный поросячий визг, и подумал: «В столовую, что ли?» – хотя, если здраво рассудить, кто в столовой станет возиться с живыми поросятами?)