Дом аптекаря
Шрифт:
Майлс поднял и ловко повернул картину. На деревянной раме белел свежий ярлычок: «НК 352». На другом, пожелтевшем, значилось: «Йоханнес ван дер Хейден. Амстердам. Мидль. К 41. RG. 937».
— Старый похож на ярлык ERR, — заметил Майлс. — Einsatzstab Reichsleiter Rosenberg. Специальная комиссия Розенберга. Что означает — конфискована. Да, похоже, но не то. Необычная маркировка. Надо будет проверить по моему списку.
Он вытер пыль, и на раме появился чернильный штамп — орел и слова «Linz N AR 6927».
— Уже интересно, — пробормотал Майлс.
Следующая наклейка гласила: «Альт-Аусзее —
— Что ж, по крайней мере есть с чего начать. — Он вынул угловые клинышки, сдвинул на дюйм заднюю деревянную доску и постучал пальцем по картине. — Медь. Написана на листе меди. — Он потер по металлу и поднес палец к носу. — В те времена использовали самые разные основания — дерево, холст, металл. И кто-то — возможно, сам ван дер Хейден — соблаговолил облегчить нам труд, проставив дату. — Майлс показал на угол, где прямо на металле были выцарапаны цифры — 1758. Он вернул картину на мольберт. — Что ты об этом думаешь?
Рут сделала шаг вперед, чтобы получше рассмотреть детали, и покачала головой:
— Не знаю, что и думать.
— То есть?
— Картина очень завершенная. Детали, пропорции, цвет — как будто ее написал чертежник.
— Но?
— Но в ней есть что-то странное. Что-то странное в композиции и… да, в самой ситуации. Да, именно так, в самой ситуации.
— Ангел на кушетке. Прилегла вздремнуть.
— Может быть. Дело в том, что такого рода интерьер, показывающий жизнь среднего класса, почти всегда рассказывает какую-то историю. Мне вот вспомнилась «Больная» Яна Стена… кстати, ты видел ее в музее? Висящая на заднем плане лютня говорит об удовольствиях, от которых пришлось отказаться. Мелкие детали имеют повествовательное значение. Даже поза.
— Так ты думаешь, что она больна?
— Возможно. Есть еще одна картина, Габриэля Метсю, — «Больной ребенок». Спящий или лежащий обычно имеет значение «больной». Это часть семиологии того времени.
— Викторианцы часто фотографировали своих умерших детей в позе спящего. Единственная выдающая правду деталь — четки в руках.
Рут пожала плечами — собственные выводы казались ей сомнительными.
— Конечно, люди изображаются лежащими и в других случаях. Например, мертвецки пьяные. У того же Стена есть «После запоя». Или когда просто спят. Вспомни «Сон Якоба» Франса ван Мириса-старшего.
— И какую же историю ты видишь здесь? — спросил, потирая подбородок, Майлс.
— Даже не представляю. А ты что думаешь?
— Только то, что мимозы появляются в феврале или марте. У цветочников их полным-полно.
— Ты становишься настоящим голландцем.
— Вообще-то мы, англичане, тоже немного разбираемся в bloemen. У слов мимоза и мим один и тот же корень. Листочки мимозы чувствительны к свету и прикосновению. В темноте они закрываются и никнут. Раньше считалось, что мимоза опускает ветви, приветствуя проходящих мимо.
— У меня нет слов. Скажу, однако, что она цветет не только в феврале. Есть второе цветение, только я сейчас не помню когда. А если погода хорошая, могут появиться раньше. Девушка на картине одета не по-зимнему, но, с другой стороны, в камине горит огонь, так что, может быть, она просто сняла пальто. Теперь что касается мимозы…
— A toi, умница.
— А как же. Ладно, идем дальше. Думаю, мы в старом добром Амстердаме, принимая во внимание вид из окна. Мансарда в традиционном доме на канале. Посмотри — даже крюк на балке виден. Время, если часы не стоят, начало третьего. Заметь, свет на цветы падает скорее сверху, а не идет из окна — следовательно, там есть световой люк. Девушка богатая. Роскошное атласное платье. Ожерелье с бриллиантами. А вот мужчина… — Она прищурилась, стараясь получше рассмотреть темную фигуру у окна. В ней было что-то непонятное и печальное. Фигура казалась лишней, глаз цеплялся за нее, как слух цепляется за фальшивую ноту. Двухмерность картины вызывала раздражение, желание зайти с другой стороны, посмотреть мужчине в глаза и понять, что он думает. — Контражур, поэтому и деталей почти нет. Молодой. Без парика. Одет довольно заурядно.
— А часы?
— Не знаю. Либо символ — текучесть времени, он ждет, пока она проснется, либо ничего, просто предмет интерьера. Натуралистическая деталь. Стоп. Посмотри! Как странно! У них только одна стрелка.
Секунду-другую они молчали.
— В ней есть что-то непонятное, неясное, — продолжила Рут. — Она какая-то нескладная. Картины такого типа должны рассказывать историю. Эта не рассказывает. Она как будто о чем-то умалчивает, что-то скрывает. Даже композиция плохая.
— Не такая уж она и плохая, — не согласился Майлс. — Нет обычной симметрии, сбалансированности, декорума. Нет художественности. Она современная. Понимаешь, что я хочу сказать? Она… несерьезная, как будто написана случайно, без смысла. Срез жизни. В рамке все не помещается.
Рут рассмеялась и кивнула:
— Верно! Думаешь, подделка?
— Не исключаю.
— Она нетипична для восемнадцатого века. Не офранцуженная… как у Корнелиса Трооста или Хендрика Кьюна. Помнишь его садовые сцены?
— А уж Ян ван Хойсун наверняка бы фыркнул, увидев эти цветы. Слишком простенько. Слишком натурально. Беспорядочно.
— Тем не менее, — заключила Рут, — если это не подделка, то мы имеем дело с настоящим продуктом декаданса.
— Согласен. Подлые времена. Времена Перегрина Пикля.
— Кого?
— Перегрина Пикля. Героя романа Смоллетта. Приезжает в Амстердам, шатается по докам и борделям. Ходит по танцулькам. Покуривает травку в дымных кофейнях, где его едва не выворачивает наизнанку. И заканчивает тем, что проводит ночь с французской шлюхой. Не самые славные деньки Голландской республики…
— Зато веселые. По-моему, звучит довольно современно.
— Правда? Ты согласна? — Он с интересом посмотрел на нее. — Plus ca change… [2] Похоже, дорогуша, мы с тобой бываем в одних и тех же злачных местах. Удивительно, что до сих пор не сошлись в страстном танце под знойным ночным небом.
2
Это меняет дело… (фр.).