Дом Для Демиурга. Том первый
Шрифт:
Вскинутая к небу ладонь, пышущая жаром — и жители Лэ просыпаются, выбегают, в чем спали, на крошечную площадь. Сюда пришли все — и дети, и старики со старухами. В ало-багряном свете занимающегося рассвета лица их казались кровавыми масками с черными провалами глаз и ртов. Облачка инея, вылетающие из распахнутых пастей, вонь страха. До сих пор они видели его милость, но не гнев.
— Один из вас предал меня, — бросил проповедник. — И да будет наказан предавший не слугу Творца, но самого Творца.
Толпа стала полукругом; вся сотня деревенских жителей, темных и неразумных, но почти все были покорны Господу. Растрепанные волосы баб, всклокоченные волосы мужиков, зябко растираемые руки, босые ноги, приплясывающие на снегу. Быдло, глупое быдло, с равной легкостью верящее и предающее!
Проповедник пошел вдоль замерших людей, глядя каждому в глаза. На площади было темно, но ему не нужен был свет небесный, чтобы различать черты своей паствы.
Серые, карие, зеленые, голубые, ореховые, фиалковые — как много глаз, как мало разума в них. Только страх, страх перед гневом Создателя. И — ярким алым пятном — среди прочих — другие глаза. В темноте цвета не разберешь. Все лица подсвечены изнутри, а это — словно завешено темной вуалью. Но упрямство и злоба имеют свой вкус, который ни с чем не спутаешь. Непокорность горчит на языке.
— Назови себя, предатель!
— Меня зовут Жан Лере, и верую я в Сотворивших, а не в тебя, проклятый! — Парню — лет двадцать, рыжий и кареглазый, конопат, женат, двое детей. Горе чадам, имеющим отца неразумного. Горе неразумному, осмелившемуся спорить с посланником Господа. Слова его тщетны, мольбы пусты, а кара не минует дерзнувшего предать.
— Ты предал меня, Жан Лере. Предал меня и тех, с кем живешь. Но Господь милосерден, а с ним милосерден и я. Ты умрешь, Жан Лере, но кровь твоя очистит остальных!
Тупые селяне рухнули на колени, стоять остался лишь староста — тоже рыжий и конопатый, но раза в три толще Жана.
— Казни его, а не нас, господин учитель! — взвыл он, а потом тоже упал на колени и пополз к проповеднику. — Невиноватые мы! Не знали…
Проповедник поднял руку с кинжалом, отнятым ночью у солдата. Парнишка Жан не дрогнул, не взмолился о пощаде, а лишь смотрел с неразумной и бессмысленной ненавистью. Глупец, пленник обманщиков, но, что куда хуже, — предатель. Отступник должен быть наказан.
Человек с кинжалом умело ухватил за волосы лишенного возможности двигаться крестьянского парня, швырнул перед собой на колени и одним движением перерезал ему горло. Края раны разошлись, выпуская кровавые пузыри, потом на мгновение сомкнулись, даря Жану ложную надежду на последний глоток воздуха, и вновь раскрылись зияющим багряным зевом, ухмылкой от уха до уха.
— Ибо плата за предательство — смерть, — сказал проповедник, вытирая кинжал о тулуп жертвы. — На остальных же нет вины, и очищены вы его кровью!
— Благодарим, господин учитель! — старосте все же удалось доползти до проповедника и ударить лбом в его сапог.
Не говоря ни слова, человек в солдатском плаще развернулся и отправился назад по дороге. Тропа, что вела из деревни, уже ждала его. Пусть приставы негодуют, пусть солдаты трепещут, а деревенщина разбивает лбы о заледенелые камни…
Несущему слово Истины не страшны ни замки, ни оковы, ибо с ним Господь!..
— Я не могу-уу! — взвыла Керо придушенным голосом. Голубые глазища, непонятно как умещавшиеся на узком личике, наполнились слезами.
— Герцог, позвольте мне, — юный рыцарь Литто, разумеется, готов был сделать ради дамы сердца все, что угодно. В том числе прирезать своими руками злосчастную курицу, переступив через отлично известную Саннио крайнюю брезгливость.
— Я могу! — рыцарь из Бориана был крайне сомнительный, но обижать девицу Къела в его присутствии было весьма опасно. К гаданию по внутренностям птицы он относился без интереса, но кровь и еще теплые потроха его нисколько не пугали. — Ну можно, я… герцог?
— Нельзя. Не позволю. Керо, любезнейшая моя, что вы скажете… ну, например, баронессе Брулен, которая захочет, чтобы вы погадали именно этим образом? "Я не могу-у"? — Гоэллон весьма похоже передразнил девчонку, и Саннио с трудом сдержал улыбку. — Я думаю, она придет в полный восторг и немедленно пойдет навстречу вашей немочи. Даже сделает все сама. Или нет? Как вы думаете, Керо?
Секретарь посмотрел на девушку в мясницком фартуке и нарукавниках поверх домашнего платья. Косы убраны под тугой платок, и кажется, что на лице остался один нос, побледневший не то от страха, не то от едва сдерживаемой тошноты. Саннио еще в первый час знакомства предположил, что через год-два девочка станет одной из первых красавиц, но он не подозревал, что это случится за девятину с небольшим. В платке, завязанном на манер монахинь, она походила на портреты древних святых. Наверное, так на самом деле выглядела святая Иоланда, избавившая мир от трех страшных болезней. Вот такие вот у нее были глаза — огромные, прозрачные, скорбные, — и такое же фарфоровое лицо без единой кровинки. Точеное, неотмирное… Саннио тряхнул головой, прогоняя наваждение — показалось, что вокруг белого платка воссиял золотистый нимб.
Нет, все-таки северянке до святой было еще далеко: на герцога она смотрела без кротости, подобающей святой Иоланде.
— Керо, так поделитесь же с нами — что вы ответите вашей госпоже или господину? Вот это вот трепетное "не могу"? Прольете слезы скорби над сей обитательницей курятника? Я жду ответа…
Саннио прекрасно понимал, что герцог прав, и все-таки ему было отчаянно жаль девочку. Сам бы он спокойно прирезал курицу; научился еще в приюте, а в школе доводилось делать и не такое, но — девушка, девушка из графов Къела… Секретарь покосился на Гоэллона. Спокойное лицо, спокойная улыбка — юноша бы уже подумал о том, куда именно будет прятаться, посмотри господин с такой бесстрастной усмешкой на него, но несчастная девица, застывшая с ножом в руках, сейчас не разбирала выражений чужого лица.
— Я сделаю, если будет нужно, — да у нее и губы побледнели, ох, сейчас свалится же.
— Ну так сейчас — именно этот случай. Нужно, милая моя, нужно. Просто необходимо, так что же вы медлите? Что вы вчера мне сказали, когда я отправил вас в постель? Что вы не слабее других? Ну и где же ваша сила? Уже покинула вас, Керо?
— Нет, — прошипела девушка и решительно двинулась к привязанной за ногу к ножке стула курице. — Барон Литто, будьте так любезны, расстелите ткань.