Дом для Одиссея
Шрифт:
Именно тогда, шесть лет назад, она и влюбилась в него сразу и бесповоротно. До сладкой и ноющей боли в сердце, до дрожи в коленках. И еще – катастрофически влюбилась. Это она сегодня поняла, когда его в том дворе увидела. Потому что ненужные, противные и страшные вопросы сразу полезли в голову, заставили ее остаток дня периодически впадать в панику, вздрагивать, нервничать, замирать от ужаса. А вдруг он ее больше не любит? И что за странная маленькая женщина со своими одинаковыми детьми была рядом? А вдруг уйдет? Возьмут да и уведут, в конце концов? Вот будет ужас, настоящая катастрофа, стопроцентный форс-мажор! Что же с ним происходит, с ее мальчиком? Ей, наоборот, казалось в последнее время, что он успокоился, даже преподавать пошел в музыкальное училище. Правда, обмолвился как-то, что нет там ни одного
Уже поставив машину в гараж и ступив на крыльцо дома, Лиза поняла, что так и не ответила ни на один мучительный вопрос. И так и не решила – говорить Лёне или нет, где видела его сегодня. Спросить или не спросить, что он там делал? Может, пока не стоит? Обидится еще, скажет, что следила.
Как всегда, она решила действовать по обстановке. Из жизненного опыта знала, что с Лёней ничего нельзя загадывать заранее. Сейчас она посмотрит на его настроение, поговорит, подластится и сама все поймет, увидит и решит проблему – если она есть, конечно. Уж что-что, а жизненные проблемы Лиза умела решать. И не только свои, но и чужие.
3
Потоптавшись около крыльца в противной, начинающей подмерзать кашице из жидкого снега и пытаясь таким образом хоть как-то очистить от грязи обувь, Лиза подумала, как быстро в природе все свежее и нежно-красивое превращается в обыкновенное надоедливое недоразумение: еще утром так было празднично и бело, а к вечеру – все, ничего такого больше нет. Ничего, кроме грязи и гриппозно-нехорошего промозглого сырого воздуха. Ну что за жизнь…
Открыв дверь, она шагнула в сухое спасительно-комфортное нутро дома, плюхнулась на диванчик в просторной прихожей и с удовольствием вдохнула в себя знакомые вкусные запахи: теплого дерева, хорошего кофе, Татьяниных горячих ежевечерних плюшек. А еще чего-то необыкновенного, из детства, что не имело, конечно же, никакого особенного запаха, но, тем не менее, тоже радостно и нетерпеливо встречало ее в прихожей, витало над головой и с удовольствием опускалось на плечи, как темно-синяя ажурно-пуховая бабушкина шаль со сказочно блескучей, вкрапленной в рисунок золотой нитью. «Дом-то у тебя намоленный, видать, Лизавета, – однажды совершенно точно выразилась Татьяна. – Уж больно дышится в нем легко да весело. Видно, добрые души тут обитали да много от себя хорошего оставили. Чуешь, как воздух ласково позванивает? Я иногда колокольца эти так ясно слышу».
Лизе и самой казалось, что дом хранит и оберегает ее от всего плохого и злобного. Что стоит только войти внутрь, закрыть дверь поплотнее, и оно, это плохое и злобное, останется там, снаружи, и не посмеет даже и шагу ступить в эту домашнюю «намоленность» и «уютность», устроенную годами стараний родителей и бабушки с дедушкой. Вот если бы так же можно было за порогом страхи свои сегодняшние оставить…
– Ну чего расселась как клуша? – выглянула в прихожую сердитая Татьяна. – Устала, что ль? Так иди в ванную, в бане своей смешной попарься. Придумали тоже занятие – баню в дому соорудить… Да и разве это баня? Так, смехота одна… Прости меня, господи, грешную – все у вас не так. То воду в ванне ходуном ходить под собой заставят, то в клетушке какой в пару сидят…
– Татьяна, а Лёня давно домой пришел? Ужинал уже?
– Не-е-е… Не ужинал еще. Недавно заявился, на такси приехал. Балуешь его, Лизавета! Где ж это видано – столько денег на такси тратить! Этак никогда на него и не напасешься! Другие-то мужики своих баб везде на машинах возят, а ты сама за рулем, как и не баба вовсе…
– Да не любит он за рулем сидеть, что с этим поделаешь. А не любит – не надо. И вообще, не ворчи. Помоги лучше сапог снять. Кажется, что нога у меня в него вросла намертво…
С трудом стащив с Лизы мокрую обувь, Татьяна посмотрела на девушку молча и жалостливо, потом расстроенно махнула рукой и ушла по своим делам – на кухне что-то страстно шипело и сердито шкварчало на сковородке, требуя срочного хозяйского пригляду. Всяческих новомодных штучек вроде таймеров да микроволновок Татьяна не терпела, готовила по старинке, вкусно и по-деревенски запашисто-наваристо: уж если борщ, то с настоящими шкварками, если котлеты, то с румяно-поджаристой корочкой, и даже щи томить и варенец деревенский она умудрялась
Остальное Лизино хозяйство Татьяна вела справно и проворно, даже газоны научилась подстригать, наконец, красиво. Орудовала газонокосилкой так, будто всю жизнь только этим и занималась. Но ворчала при этом все равно громко и сердито, никак не желая смириться своим деревенским умом, что «столь годов земля зазря под парами пропадает, могли бы овоща всякого сколь много нарастить, вместо того чтоб деньги попусту торговкам на рынке спускать…» И в деньгах она была щепетильна порой до занудного безобразия – чуть не силой заставляла хозяйку вникать в нацарапанные карандашом в особой тетрадке отчеты, где до каждой копеечки все потраченное старательно расписано было – что, куда и сколько. И бедной Лизе, с огромным трудом сдерживавшей смех, приходилось постоянно разбирать Татьянины непонятные каракули да читать про то, как «…сахарного песку в кульке было меньше насыпано, чем на бумажке приклеено, сволочи проклятущие, обвешивают все-таки…», или «…где это видано лук-перо за деньги покупать, говорю тебе давно, грядки свои садить надо…»
В общем, крупно повезло Лизе с Татьяной. Обихожена была ею полностью и облизана, можно сказать, как только что родившийся теленок, и любима к тому же всем простым Татьяниным бабьим сердцем. Если б вот еще и Лёню домоправительница так же полюбила – цены б ей тогда совсем никакой не было!
Посидев еще немного в темной и теплой прихожей, Лиза нащупала под диванчиком уютные домашние туфли-шлепанцы и решительно поднялась на ноги. Надо подняться наверх к Лёне, узнать, в конце концов, что с ним такое происходит. Да и вообще, соскучиться она по нему за сегодняшний день успела. Если не считать, конечно, того, что днем видела.
Лёня так и стоял у окна в прежней позе, сцепив на груди руки и нервно сведя худые лопатки. Услышав ее осторожное цоканье каблучков по лестнице, он обернулся на секунду, улыбнулся летуче-равнодушно и снова повернул голову к темному окну.
– Привет. Ты есть будешь? Татьяна что-то такое вкусное делает! Запах стоит просто умопомрачительный.
– Нет, не хочу. Ужинай без меня. Ты устала, наверное?
От его грустного, звенящего на одной минорной ноте голоса снова схватилось и заныло Лизино сердце. А может, и не от голоса, а от вида этой тонкой нервной спины, от длинных и стройных, по-мальчишечьи еще журавлиных ног или от блестящих черных локонов, рассыпанных по прямым плечам. Да и какая, собственно, разница, от чего оно так сладко и счастливо заныло и тут же замерло, остановилось будто. Это значит, оно есть, живое и счастливое. И пусть этот высокий красивый мальчик хоть как с ней разговаривает, сердится, обижается на что угодно. И капризным будет, или талантливым непризнанным гением, или вообще напрочь бестолково-бесталанным – какая разница? Раз уж сердце распорядилось – так тому и быть. Хочет оно сладко ныть, вздрагивать, останавливаться и болеть – значит, ему так надо. И ничего с этим не поделаешь…
– Да, Лёнь, устала, очень. А скоро еще в Москву ехать. Представляешь?
– Это по тому делу об усыновлении американцами?
– Ну да…
– Надо же, молодцы какие.
– Кто?
– Ну, клиенты твои. Так за ребенка борются. Другие давно бы отступились.
– А… Ну да…
– Лиза, а ты никогда не хотела иметь ребенка?
– Я?!
– Ну да. Почему ты так удивилась?
Лёня опустил руки и медленно повернулся. «Вот же гадкий мальчишка», – вспыхнула вдруг у нее в голове противная мыслишка и тут же погасла, как спичка на ветру. Нельзя на него злиться. В рамках держаться надо. Хотя мог бы подумать, прежде чем такие вопросы задавать. А может, он ей больно сделал? Что он вообще знает про нее? За шесть совместно прожитых лет только и делал, что о своих творческих проблемах талдычил… Да и сама она не горела желанием, если честно, о прошлой жизни рассказывать. Она и сама с большим удовольствием занималась его творческими проблемами да свое ноющее и сладко всхлипывающее сердце тешила.