Дом (др. перевод)
Шрифт:
Ключа у него не было, но входная дверь оказалась не заперта, и Сторми, распахнув ее, вошел в дом. Он ошибался: дом изменился. Не само строение, не стены, полы, потолки или обстановка. Все это оставалось в точности таким же, каким было тридцать лет назад. Что вселяло ужас. Однако настроение дома, похоже, изменилось: атмосфера царственного официоза, безраздельно господствовавшего прежде, которой пропитались все закутки здания, исчезла, сменившись гнетущим предчувствием какой-то беды. Пройдя в прихожую, Сторми повернул направо. Длинный коридор, где он играл в детстве, теперь выглядел угрюмым и зловещим – противоположный
Он никак не мог найти в себе мужество хотя бы для того, чтобы попытаться подняться наверх.
Развернувшись, Сторми направился обратно в прихожую, но заметил в гостиной какое-то движение. На улице был еще день, однако свет почти не проникал в дом, и Сторми дрожащей рукой стал искать выключатель. Нащупав его, он нажал клавишу.
Прямо в дверях стоял дворецкий.
– Здравствуйте, Биллингхэм, – не очень-то удивившись, сказал Сторми.
Улыбнувшись, дворецкий учтиво склонил голову:
– Здравствуй, Сторми.
Глава 15
Дэниел
Перед ними простиралось лето, только что наступившее, насыщенное обещанием приключений. Его неизбежный конец находился так далеко в будущем, что можно было о нем не думать. Дни стояли длинные и жаркие, и Дэниел со своими друзьями проводил время, строя планы. Изготавливать свечи в песке: плавить готовые свечи, украденные Джимом из дома, выливая жидкий воск вдоль шнурков в отверстия, вырытые в плотной песчаной почве во дворе. Продавать газированную воду: в ход пошел папин складной карточный столик, сестра Джима написала вывеску, и они часами сидели на палящем солнце, добавляя в газировку все новые и новые кубики льда, пока она не становилась настолько разбавленной, что даже они не могли ее пить. Забрасывать яйцами почтовые ящики: стащить из холодильника два яйца – каждый по одному, а затем сыграть в «камень-ножницы-бумага», чтобы выяснить, кому бежать к соседскому почтовому ящику и выливать туда разбитые яйца.
Это была идеальная жизнь. Ни о чем не нужно было думать заранее, ничего не нужно было доводить до конца; они занимались тем, что хотели, тогда, когда хотели, заполняя бесконечные свободные дни своими прихотями.
Однако дома что-то было не так. Дэниел это чувствовал. Родители ничего не говорили, однако он замечал в их отношениях едва различимую перемену, чувствовал отсутствие чего-то такого, о существовании чего даже не догадывался. Вечером за столом под напускной любезностью отца просматривалась ярость, веселье матери не могло скрыть ее печаль, и Дэниел радовался тому, что на дворе лето и ему не нужно проводить с родителями столько времени, сколько обычно.
Однако по мере того как проходили дни, воспоминания о школе отступали на задний план, и летние ритмы становились менее спонтанными и более предсказуемыми; и у Дэниела крепло подозрение – нет, он все больше убеждался в том, что ни мать, ни отец не виноваты в ухудшении своих взаимоотношений. Они были жертвами. Как и он, они видели происходящее, но ничего не могли поделать, вынужденные бессильно наблюдать за всем со стороны.
Виноват в этом был Биллингсли, слуга.
И его грязная дочь.
Дэниел не мог сказать, почему он так решил,
Его родители, заметил он, делали то же самое.
В чем дело? Почему отец просто не прогонит Биллингсли?
Потому что дело было не только в слуге и его дочери. Дело было также в самом доме. От него исходила угроза, он был каким-то неестественным, словно…
Словно в нем обитали призраки.
Вот оно. Словно дом был живой и контролировал все, что происходило в его пределах: где его обитатели спят, когда завтракают и ужинают, куда они ходят и что делают, а те были лишь пешками в его руках. Дэниел сознавал, что это очень странная мысль, однако ему казалось, что все обстоит именно так, и это объясняло, почему его отец, всегда бывший полновластным хозяином в доме, феодалом в своем замке, теперь имел побитый вид, словно стал гостем в своем собственном доме.
Нет, не гостем.
Пленником.
Если б Дэниел был постарше, если б у него было больше мужества, он поговорил бы с родителями, спросил, в чем дело и могут ли они как-либо повлиять на ситуацию. Однако у них в семье дела обстояли не так. Никто не говорил о проблемах напрямую; все предпочитали выражаться иносказательно, стремясь выразить свою точку зрения туманными намеками и косвенными замечаниями в надежде на то, что остальные члены поймут и так, и им не придется выкладывать все начистоту.
Поэтому Дэниел как можно больше времени проводил вне дома, играл с друзьями, полностью отдавшись лету и веселью, стараясь не думать о переменах дома. Вместе с Джимом, Полом и Мэдсоном они построили конуру в лесу за домом Пола. Смастерили коляску и по очереди носились в ней вниз по Стейт-стрит. Намывали золото в ручье. Смотрели боевики по цветному телевизору дома у Джима. Устраивали индейский лагерь в парке.
Вне стен дома лето было замечательным.
Но внутри…
Все началось как-то вечером, после того как Дэниел с друзьями провели весь день в кинотеатре в поселке, дважды просмотрев два полнометражных диснеевских мультфильма. Вышли они усталые, обожравшиеся конфет и направились каждый к себе домой. Родители ждали Дэниела – они всегда ужинали вместе, у них в семье это было твердое правило, – и он, поев, поднялся наверх, чтобы принять ванну.
Ему уже несколько недель удавалось успешно избегать Биллингсли и его дочь – слугу он встречал только за ужином, а Донин вообще не видел, – но тем не менее он решил не рисковать и убедился в том, что слуга по-прежнему на кухне, затем заглянул в коридоры, нет ли там его дочери, и лишь после этого схватил в своей комнате пижаму и заперся в ванной.
Донин вошла, когда он сидел в ванне.
– Эй! – воскликнул Дэниел.
Он был уверен в том, что запер дверь, и то обстоятельство, что девочка все равно смогла войти, напугало его.