Дом душ
Шрифт:
Уилсон велеречиво разглагольствовал на тему декора. Он отметил, что времена не стоят на месте, прежний тяжеловесный стиль давно устарел.
– Знаешь, – сказал он, – сейчас не те времена, когда люди покупали вещи на века вперед. Да что там, перед самой нашей свадьбой скончался мой дядя на Севере и оставил мне мебель. Я тогда подумывал обставить дом и решил, что это как раз на руку; но я тебя уверяю, там не нашлось ни единой вещи, ради которой я бы не пожалел места. Сплошь затертое, старое красное дерево; большие книжные шкафы и бюро да кресла и столы с ножками в виде лап. Как я сказал жене (которой она скоро стала): «Мы же не хотим себе камеру ужасов?» И я продал все, за сколько давали. Должен признаться, сам я люблю веселую обстановку.
Дарнелл ответил, что слышал, будто старомодную мебель любят творческие
– О, надо думать. «Нечистый культ подсолнуха», да? Видел ту статью в «Дейли Пост»? Сам я эту гниль ненавижу. Это попросту нездорово, и я не верю, что англичане будут долго такое терпеть. Но к слову о диковинках – есть у меня тут кое-что, что стоит каких-никаких денег.
Он нырнул в пыльный ящик в углу комнаты и продемонстрировал Дарнеллу маленькую, поеденную червем Библию, где не хватало первых пяти глав Бытия и последней тетради Апокалипсиса. На ней стояла дата: 1753 год.
– Уверен, она дорого стоит, – сказал Уилсон. – Ты только посмотри на следы от червя. И сразу видно, что книга «несовершенна», как это называется. Заметил, что некоторые самые ценные книги в продаже – «несовершенные»?
Скоро беседа подошла к концу, и Дарнелл отправился домой пить чай. Он серьезно задумался о совете Уилсона и после чаепития рассказал Мэри о своей идее и магазине «Дик».
Мэри захватил план, когда она услышала все подробности. Цены ей показались весьма умеренными. Супруги сидели по сторонам от камина (закрытого прелестным картонным экраном, расписанным пейзажами), и она положила щеку на ладонь, а ее прекрасные темные глаза словно бы грезили и видели странные картины. В действительности она размышляла о плане Дарнелла.
– Во многом это очень даже хорошо, – сказала она наконец. – Но нужно все обсудить. Чего я боюсь, так это что в сухом остатке мы выйдем далеко за десять фунтов. Сколько всего нужно учесть. Начать с кровати. Куда годится покупать простую кровать без латунных украшений. Затем во что-то встанут постельное белье, матрас, да покрывала, да простыни, все одеяло.
Она снова замечталась, подсчитывая стоимость необходимого, а Дарнелл нервно наблюдал, выжидая и гадая, к чему она придет. На миг нежный цвет лица Мэри, изящество силуэта и каштановые волосы, ниспадающие поверх ушей и собирающиеся кудельками у шейки, словно бы намекнули на язык, который он еще не открыл; но вот она снова заговорила.
– Боюсь, постельное белье потребует больших расходов. Даже если «Дик» существенно дешевле, чем «Бун» или «Сэмьюэль». И, дорогой мой, нам обязательно нужны украшения на каминной полке. Давеча я видела в «Уилкине и Додде» очень славные вазы по одиннадцать шиллингов и три пенса. Нам нужны по меньшей мере шесть штук, и к ним – центральное украшение. Сам видишь, счет растет как на дрожжах.
Дарнелл молчал. Он видел, как жена подтачивает его план, и, хоть сам уже решился на него, ничего не мог противопоставить ее доводам.
– Выйдет ближе к двенадцати фунтам, чем к десяти, – сказала она. – Пол вокруг ковра надо окрасить (девять на девять, говоришь?), и понадобится штука линолеума под умывальник. Да и стены без картин покажутся голыми.
– О картинах я подумал, – заговорил Дарнелл и заговорил нетерпеливо. Он чувствовал, что хотя бы здесь неуязвим. – Ты же знаешь, что у нас в углу кладовки стоят «День на дерби» и «Вокзал» в рамах. Они немного старомодны, пожалуй, но в спальне это не играет роли. И не повесить ли нам фотографии? Я видел в Сити очень славную рамку из натурального дуба, на полдюжины снимков, за шиллинг и шесть пенсов. Поставим в нее твоего отца, и твоего брата Джеймса, и тетю Мэриан, и твою бабушку в ее вдовьем чепце – да кого угодно из альбома. И потом еще та старая семейная фотография в кожаном сундуке – она будет хорошо смотреться над каминной полкой.
– Ты имеешь в виду снимок твоего прадеда в позолоченной рамке? Но уж он-то слишком старомоден, верно? Такой странный в том парике. Отчего-то сомневаюсь, что это подойдет к комнате.
Дарнелл ненадолго задумался. На портрете «кит-кэт» [22] был изображен молодой джентльмен, отважно одетый по моде 1750 года, и Дарнелл очень смутно припоминал старые рассказы его отца об этом предке – истории о лесах и полях, глубоких колеях и забытом крае на западе.
– Нет, – сказал он, – пожалуй, и в самом деле он устарел. Но я видел в Сити славные репродукции, в рамках и по небольшой цене.
22
Кит-кэт – формат портрета чуть меньше поясного, с руками. Назван в честь лондонского литературно-политического клуба «Кит-Кэт» – портреты его членов писал в 1700-х художник Готфрид Неллер для оформления клубной комнаты.
– Да, но все вместе обойдется немало. Что ж, мы это еще обсудим, как ты и сказал. Ты же знаешь, как мы должны быть осторожны.
Вошла служанка с ужином, жестянкой печенья, стаканом молока для хозяйки дома и скромной пинтой пива – для хозяина, а также с сыром и маслом. Затем Эдвард скурил две трубки медового табака, и супруги молча отправились ко сну. Согласно ритуалу, установившемуся с первых же дней брака, Мэри легла первой, а муж последовал за ней спустя четверть часа. Передняя и задняя двери были заперты, газ отключен, и когда Дарнелл поднялся в спальню, жена уже лежала в постели, лицом от него.
Когда он вошел, она тихо сказала:
– Невозможно найти презентабельную кровать дешевле фунта одиннадцати, а хорошие простыни везде дороги.
Он тихо разделся и лег в постель, потушив свечу на столике. Шторы были задернуты как положено, но стояла июньская ночь, и за стенами, за запустелым миром и дикой природой серого Шепердс-Буша всплыла через волшебную пелену облаков большая золотая луна над пригорком, и землю залил чудесный свет оттенка между красным закатом, еще дрожащим над горой, и той дивной красой, что блистает в лесах с пика холма. Дарнелл будто увидел в комнате отражение этого колдовского свечения; сияние озарило бледные стены, белую постель, лицо жены средь каштановых волос на подушке, а прислушавшись, он так и слышал коростеля в полях, козодоя, разливающего странную песнь из тиши встрепанных кустов, где рос орляк, и, словно эхо волшебной песни, мелодию соловья, который пел всю ночь на ольхе у ручейка. Дарнеллу больше нечего было сказать, но он медленно продел руку под шею жены и поиграл с колечками каштановых волос. Она так и не шелохнулась, лежала, тихо дыша, глядя в пустой потолок своими прекрасными глазами, тоже наверняка думая о том, что не могла произнести вслух, и послушно поцеловала мужа, когда он попросил – с колебанием и заминкой.
Они уже почти уснули – Дарнелл и вовсе завис на самом краю сна, – когда она произнесла очень тихо…
– Боюсь, дорогой, мы никогда не сможем себе этого позволить.
А он едва расслышал ее слова из-за журчания воды, спадающей с серого камня в чистый пруд.
Воскресное утро всегда было поводом для безделья. Они бы даже не позавтракали, если бы миссис Дарнелл с ее инстинктом домохозяйки не проснулась и, завидев яркое солнце, не почувствовала, что в доме слишком тихо. Она лежала молча минут пять рядом со спящим мужем и напряженно вслушивалась, не зашумит ли Элис внизу. Через какую-то щелку в жалюзи падал золотой лучик солнечного света, освещая каштановые волосы, и Мэри пристально всматривалась через комнату в туалетный столик, цветной умывальник и две фотогравюры в дубовых рамках на стене, «Встречу» и «Расставание». В полудреме она выслушивала шаги служанки, и тут на нее пала бледная тень мысли, когда на мимолетный сонный миг миссис Дарнелл смутно представила другой мир, где восторг был вином, где можно скитаться в глубоком и счастливом доле, а луна над деревьями всегда встает красной. Она думала о Хэмпстеде, представлявшем для нее видение мира за стенами, и дума о парке привела сперва к банковским праздникам [23] , а затем – снова к Элис. В доме не было ни звука; с тем же успехом могла стоять полночь, если бы от угла Эдна-роуд не донесся внезапно затянувшийся крик воскресного мальчишки-газетчика, а с ним – предостерегающий звон и лязг ведер молочника.
23
В Англии банковскими праздниками назывались все национальные праздники с выходными от работы, так как по таким дням ни один банк в стране не работал.