Дом-фантом в приданое
Шрифт:
Я больше не попаду в ситуацию, когда от меня ничего не зависит, и я больше никогда не буду отвечать ни за кого, кроме себя.
И за тебя не буду.
— Последний вопрос у меня к вам, Люся, — сказал Павел Петрович довольно холодно из-за собственных мыслей. — Когда мы встретили вас на лестнице после того, как упал Парамонов, вы держались за щеку. Кто вас ударил?
Она так перепугалась, что Павел Петрович решил — сейчас кинется бежать, упадет и расшибется. В квартире было тесновато.
— Я?… — пробормотала
— Люся, у вас на щеке отпечаталась пятерня. Вы прикрывали щеку рукой. Кто вас ударил?
— Я… мне домой… мне домой надо… там тетя Верочка одна… я…
И она на самом деле кинулась, затопала, Добровольский неожиданно быстро двинулся за ней, даже Василия в кресло уронил.
Олимпиада рванулась было следом, но Добровольский ее моментально остановил, даже не словами, а взглядом, которого она послушалась.
— Ну и что это такое? — спросила Олимпиада у Василия, когда он уселся, очень недовольный, и встопорщил усы. — Кто ее ударил?
В это время вернулся Добровольский.
— Я не знаю, — ответил он на вопрос, заданный коту. — Кажется, я ее расстроил.
— Да уж, — согласилась Олимпиада. — Мне нужно ее успокоить.
— Она убежала домой, — рассеянно сказал Добровольский. — Я не уверен, что вы вообще должны с ней разговаривать об этом.
Олимпиада посмотрела — сидит себе в кресле, гладит кота, будь он неладен, вид загадочный у обоих.
— Может, вы ошиблись? — спросила она сердито. — Я что-то ничего не заметила такого, что было бы похоже на пощечину!
— Это потому, что вы были заняты совсем другим. И я не ошибся, иначе ваша подруга так не испугалась бы. Сказала бы, что это чепуха, и все.
Олимпиада помолчала. Он был прав.
— И я так и не понял, что она делала на площадке между первым и вторым этажом.
— Она же вам рассказала! Она вышла потому, что услышала шум на улице!
— И вместо улицы помчалась наверх? Ведь живет она на первом этаже, правильно?
Олимпиада растерялась.
— Ну… да.
— И как она могла услышать шум на улице, если у них в квартире вовсю орал телевизор, а на окнах, как только что было сказано, ставни?
— У них не ставни, — все так же растерянно пояснила Олимпиада, — у них… щиты такие, изнутри задвигаются.
— Если щиты были задвинуты, она не услышала бы даже ядерного взрыва. Не то что падения нашего Парамонова. Зачем она вышла на лестницу? Как оказалась между этажами? Кто ее ударил?
— Люся ни в чем не может быть замешана, — твердо сказала Олимпиада. — Я ее знаю, она отличный человек!
— Возможно. Но она может быть замешана во что-то другое, о чем мы пока даже не догадываемся.
— Бросьте! Во что она может быть замешана?
Добровольский пожал плечами.
— Я должна идти, — высокомерно сказала Олимпиада. Высокомерие от того,
Он вышел ее проводить и подождал, пока она закроет дверь. Потом некоторое время подумал на площадке.
Нет никаких данных, вот в чем основная проблема! А если их нет, значит, нужно их добыть!
Добровольский вернулся к себе, вошел в прихожую, но дверь закрывать не стал.
Олимпиада Владимировна, приникшая к «глазку» в своей квартире, не пропускала ни одного его движения.
Он вышел через пару секунд в перчатках, но без куртки и с маленькой сумочкой под мышкой, похожей на косметичку. Деловито запер дверь и стал подниматься по лестнице на третий этаж.
Вид у него был совершенно безмятежный.
Олимпиада подождала-подождала, но он не возвращался. Тогда она сходила посмотреть на Олежку — тот спал, рот был по-прежнему открыт. Она постояла над ним, размышляя, и вернулась в прихожую. Кое-как засунула ноги в туфли, натянула перчатки, подумала, стащила туфли и, роняя вещи, выгребла из шкафчика кроссовки — чтоб не топать!..
Добровольский решил, что он один такой умный. Он думает, что его одного интересует вопрос «собственной безопасности». Он считает, что один способен делать выводы — посмотрим!..
Олимпиада Владимировна потопала ногой, проверяя, удобно ли наделась кроссовка, сдернула кожаную курточку и осторожненько выбралась за дверь.
На площадке горел яркий свет, и у кого-то из соседей бубнил телевизор — Парамонова, что ли, смотрит?…
Олимпиада вдруг подумала, как ей, должно быть, грустно.
С Парамоновым они были прекрасной парой — ругались, чуть не дрались и при этом были полными единомышленниками во всем, даже в том, что касалось бдительности в отношении подозрительной Люсинды Окороковой. У них было полное родство душ, они и говорили одинаково! Олимпиада совсем не помнила их молодыми и иногда думала, что они так и родились — он в подтяжках и майке, она в бигуди и спортивном костюме. Теперь Парамонова осталась одна — да еще старая, облезлая, толстая, скандальная собака Тамерлан! Как ей жить?… Что делать?…
Никаких звуков не доносилось с третьего этажа, но сосед ушел именно туда, и Олимпиада стала осторожно подниматься.
Здесь было тускло, и от тусклости сразу стало неуютно и страшно так, что она остановилась в нерешительности — не вернуться ли? — и разумно пообещала себе, что вернется при первой же опасности, а пока никакой опасности нет.
Она просто постоит и посмотрит. Понаблюдает и поймет. Поймет, куда ушел сосед.
Дверь на чердак была закрыта на висячий замок. Стараясь не дышать. Олимпиада потрогала его — заперт. Значит, на чердаке Добровольского нет. Где он может быть, если квартир всего две, одна, опечатанная, дяди Гоши Племянникова, а вторая бородатого писателя Жени?