Дом Кёко
Шрифт:
— Отдохнём и сразу отправимся на Хацусиму, — произнесла она невпопад. — В доме есть лодка, лодочник как раз её приготовил и ждёт.
Все переглянулись с безграничным терпением к постоянным выходкам Тамико, но та совершенно не поняла, почему на неё уставились.
— Добро пожаловать. — Осаму только сейчас поздоровался с Кёко. Так всегда его приветствовала она, поэтому было занятно, что сегодня они поменялись местами.
— A-а, это ты? Совсем по-другому выглядишь. Разделся — и сразу как бронзовая статуя.
Кёко произнесла это без подготовки. Ведь то были замеченные ею красота и гармония, а ещё и обычный интерес хозяйки к собирающейся
На самом деле тело Осаму, чуть прикрытое набухающими мускулами, было худым, но поражало красотой. Оно выглядело отполированным жарким летним солнцем. Это сказывались его усилия.
Солёный ветер вернул живость ощущениям, Кёко постоянно слышала нечто вроде музыки. Даже в доме, кое-как поддерживая разговор, она прислушивалась к звукам с залитых солнцем мест. Всё полнилось звуками до краёв. Рёв волн, стрёкот цикад, полёт пчелы, шелест ветвей, сирена автобуса между Идзусан и Атами, плотная несовместимость смеси морского и горного воздуха… Всё это гармонично рождало запертую внутри монотонную музыку летнего дня. Если не обращать внимания, то ничего и не услышишь, но прислушаешься — и поймёшь, что музыка там точно есть. Но она — внутри: дошло до того, что Кёко чувствовала себя переполненной звучанием.
— Так, поехали! — поторопила Тамико.
Сюнкити мужественно взвалил на плечи свёрнутые пляжные полотенца, в руках он нёс американские очки для плавания, которые нашлись в доме Тамико, и гарпун, похожий на ружьё. Коротко, в стиле того, как выглядел, бросил:
— Ну, поехали.
Они друг за другом спустились к морю по вытесанной в обрыве извилистой частной дороге. В маленьком заливе между скал стояла десятиместная моторная лодка, двое слуг попыхивали сигаретами. Всех удивил небрежный дружеский тон, каким обслуга говорила с Тамико — дочерью хозяина. Помогая Тамико сесть в лодку, молодой лодочник погладил её по заду. Та весело взвизгнула.
Кёко изумилась поведению Тамико. Лодочник знал о распущенности хозяйской дочери и выказывал непринуждённость, вызванную скорее презрением. Тамико же воспринимала это с удовольствием.
В глазах обслуги Кёко наверняка была девушкой из бара. И хотя она обычно радовалась, когда её принимали за девушку из дансинга или официантку, сейчас встала в позу. Без предубеждений, ценившая равенство, Кёко не обладала врождённым даром пренебрегать мнением других.
Когда высокий вал, обрушившись на скалу, отступал, возникал звук вроде раскатов грома — это волны перекатывали камни на дне. Звуки пугали женщин, но лодочники, упёршись шестом в скалу, удерживали лодку, чтобы её не увлекло волной, и удачно рассчитали время выхода. Подошла и разбилась ещё одна большая волна, и, когда она, опадая, стала отступать, лодка прыгнула на гребень. Нос высоко вздыбился и освободился от силы, которая до сих пор препятствовала движению, доверился ещё большей силе и радостно скользнул на открытую воду.
Сюнкити держался рукой за борт и думал, что свобода лодки, которая избавилась от терзавшей её силы и теперь двигалась вперёд, схожа с тем, что он сам испытал во время одного боксёрского матча. Тогда мощь, которую он считал своей собственностью, исчезла и он ощутил ещё большую свободу.
Он с силой сжал кулак и уставился на него. В нём таился непобедимый удар. Однако этот удар, как прыгучий зелёный кузнечик, пойманный в кулак ребёнком, скрывался не здесь. Его со всех сторон сжимала извне сила обтекающего кулак воздуха:
— Ну что, встречался с какой-нибудь занятной девчушкой? — спросила Кёко.
Сюнкити попытался вспомнить. И не смог. Он проходил сквозь женщин, как волшебник сквозь стену. Ни штукатурка, ни известковый раствор не оставляли на нём никаких следов.
— Пять дней назад распрощался. Такая надоеда! Ещё и стихи пишет. Познакомились на берегу Тамагавы. Некоторое время встречались. Подарила мне странный стих, посвящённый боксёру.
Тамико и Осаму заинтересовались тем, что Сюнкити кто-то посвятил стихотворение.
— Что за стих? Прочти!
— Да кто запоминает такую ерунду?
Тогда Тамико продекламировала стихотворение, которое ей когда-то посвятил мальчик — первая любовь. Всех изумила редкая для неё долгая память и жуткая приторность текста.
Кёко выспрашивала у Сюнкити мельчайшие подробности его любовного романа, но он, как всегда, отвечал грубо, без деталей. Однако смутно ощущалось, что пресытился Сюнкити не столько самой девушкой, сколько её нервным отношением к половой близости.
— Да поэты все такие, — презрительно сказала Тамико.
Опираясь на это презрение, она пришла к возвышенному пониманию ситуации. Она чувствовала, что её простое непостоянство и непостоянство так похожего на неё Сюнкити куда поэтичнее. Более того, их отношения бесследно растаяли весенней ночью в Хаконэ.
Лодка быстро приближалась к острову. Из складок нависших над морем облаков просачивался слабый розовый свет. Солнце пекло, но ветер позволял забыть о жаре. Кёко, в отличие от остальных, боялась обгореть, поэтому набросила на купальник полотенце, которое, подобно плащу, закрыло обнажённую кожу. Она была в солнцезащитных очках и большой соломенной шляпе. В тени от полей шляпы её губы выглядели очень соблазнительно. Кёко доставляло удовольствие, что её белоснежное, слишком худое тело защищено от палящих лучей — не потея, оно спокойно замерло с ледяным презрением к солнцу. А ещё ей нравилось непривычное покачивание лодки.
Осаму, облокотившись о борт, опустил руку в волны, и она сразу онемела от холода струящейся воды, сам же он отдался на волю отдалённых чувств. Запястье выглядело как обшлаг срезанной морем перчатки.
Осаму мастерски умел убивать время, и его совсем не волновало, с какой скоростью движется лодка. Он посмотрел на солнце. На него наплыло облачко, вмиг рассеялось, и хлынул ослепительный свет.
«Это моя роль, — подумал он. — Когда-нибудь она так же придёт ко мне. Другой роли нет, великой роли, которая была бы по мне, которая сверкала бы всеми красками с первого акта до финала».
Однако пока роли свалиться сюда было неоткуда. Тогда он подумал о женщинах. Осаму больно ранили слова Тамико, и он вспомнил Хироко: они отдалились друг от друга, но ему казалось, её ласки могли бы подтвердить наличие набухших на теле мускулов. Хироко играла для него роль зеркала.
Но тут в ушах внезапно прозвучал её беспощадный выкрик: «Слабак, дохляк!»
— Хватит. Теперь буду общаться только с той женщиной, встреча с которой ждёт впереди.
Может, на острове есть такая и ждёт его? Он вглядывался в остров, постепенно обретавший тончайшие цветовые оттенки. Не исключено, что женщина ждёт его. Обаяния, привлекающего взгляды, у Осаму было вдоволь.