Дом Кёко
Шрифт:
— Ничего себе!
— Тебе не понять. Наш сегодняшний гость господин Огаки не из тех, кто может проявить в такой момент выдержку.
— Да, это проблема.
— Совсем плохо. Он сказал, что заглянет на банкет только произнести приветственную речь. Меня беспокоит, как бы удачнее выбрать время. Если он вдруг будет опаздывать, станем подгонять ход банкета под время господина Огаки.
— А что его супруга?
— Она вот-вот появится. Как бы то ни было, сегодня супруге придётся поработать для нас за двоих. Я хочу, чтобы ты всем доходчиво разъяснил, в чём тут дело, и в первую очередь матери.
Сэйитиро вернулся к своей семье: все, переменившись в лице, ждали известий. Он рассказал
— А всё потому, что хотят заполучить важную фигуру.
Курасаки не понравился способ, каким зять добился понимания проблемы. Увидев, что все осознали наметившиеся изменения, он принял свой обычный снисходительный вид, приветливо улыбаясь, подошёл к семейству Сугимото и торжественным тоном произнёс:
— Как бы там ни было, какие-то неудобства это нам доставит, но в радостных событиях ничего не меняется. Разве это не хорошая примета: свадьба попала на день, когда повержены политические противники нашего наставника молодых?
На свадебной церемонии, пока священник долго читал молитвы, Сэйитиро представлял себе разговоры гостей на банкете: конец семилетнего режима премьер-министра Ёсида, слухи о следующем кабинете. Свадебное торжество, на котором гости обсуждают потерю должностей, — это великолепно. Поистине подходящий тост — выражение политической ненависти. И среди этих разговоров торжественно появляется Огаки, а ведь считали, что он не придёт, этот человек, очутившийся сейчас в водовороте политических событий. Момент, когда он обычным человеческим голосом говорит, что, «несмотря на занятость, выделил время», повергает всех в изумление.
Глухие, расслабляющие сладкие звуки шестиструнного кото [28] возвестили о начале троекратного обмена чашечками сакэ. Сэйитиро, поднимая золотую бутылочку, заметил направлявшуюся к нему жрицу в пунцовой юбке. В дневных потёмках её лицо казалось только что напудренным, губы сочными. Вообще, жрицу он впервые в жизни близко увидел здесь, на брачной церемонии, и его поразил толстый слой косметики на её лице. Он считал, что так красятся проститутки.
«В весёлом квартале в Синдзюку, как войдёшь, по правой стороне во второй кафешке, — название кафе и имя женщины он забыл, — была такая, очень похожая на эту», — размышлял Сэйитиро. Он чувствовал себя так, будто краешком глаза уловил тёмный, зыбкий круг, где объединились разные миры — от публичного дома до обычной, рядовой семьи.
28
Кото — традиционный японский струнный инструмент.
Мать была в хорошем настроении. На её лицо, когда она громко рассказывала что-то у входа в магазин, ложился лиловый свет неоновых ламп.
— Ну, теперь я спокойна. Наконец-то смогла занять денег.
— Вот и хорошо.
Осаму особо не расспрашивал. Он пребывал в странной счастливой уверенности, что мать не сможет долго скрывать подробности.
— Сегодня ты тоже после спорта? Странное дело. Такой лентяй, и вдруг…
Действительно, «странное дело»: он теперь полюбил физический аскетизм, в его жизни это превратилось в потребность. С каждым днём Осаму гораздо больше времени уделял занятиям в спортзале, чем посещению труппы, её артистических гримёрных, баров. Мускулы занимали его внимание четыре-шесть часов в день. Если он пару дней не тренировался, ему казалось, что он сбавляет в весе. Когда же на следующий день после особенно
Тяжкий труд и пот в любое время года стали для Осаму насущной необходимостью. Теперь он понял смысл показавшегося ему странным при первом посещении гимнастического зала глубокого, мучительного выдоха, который невольно срывался с губ парней. Он выражал наслаждение. Осаму сейчас считал, что без тяжести холодного, местами покрытого ржавчиной чёрного железа жить бесполезно.
— Полгода-то всего прошло, а пиджак совсем износился. Может, какая-нибудь богачка справит тебе пиджак.
— Наметилась тут такая, — сказал Осаму, думая о мадам Хомма, с которой во время репетиций «Осени» свёл знакомство в гримёрной.
— Здорово. Может, женишься? Матери поможешь деньгами.
— Раскатала губы! Очень сожалею. Она чужая жена.
— Ах, ах!
— Уж если смогла одолжить денег, так скорее перестраивай магазин в кафе.
— Через несколько дней уже можно начинать. Наличные жгут руки. Всё-таки на работы уйдёт месяц. И Рождество на носу. На здешней улице говорят, что в будущем году ждут улучшения дел, придёт Рождество и излечит мир.
Действительно, город повсюду облепили дешёвые рождественские украшения. Люди ожидали, что новый кабинет Хатоямы сладким, ласково кошачьим голосом премьера произнесёт слова, в которых откажется от политики дефляции. И не в пример полубольному старику, прежнему премьеру, будет полностью отвечать их сентиментальным чувствам. В Рождество, как в доме престарелых, премьер, окружённый внуками, станет петь рождественские хоралы.
Рождественская ёлка не стояла только в магазине матери Осаму, и не потому, что магазин через несколько дней закроется, а но причине её полнейшего безразличия. Бижутерия пылилась, продавщицу уволили, убирать было некому. После того как мать заявила, что переделает магазин в кафе, за полгода проект так и не заказали, да и деньгам неоткуда было свалиться.
Изо всех репродукторов лилась «Джингл беллз». На углах улиц стояли Санта-Клаусы и раздавали рекламки, напечатанные на грубой бумаге. В одной витрине по грязному снегу из ваты, вытащенной из старой подушки, раскидали стеклянные шарики, выкрашенные в красный, синий, жёлтый и золотой. Упаковочная бумага с рисунком османтуса, ленты, золотой и серебряный галуны, колокольчики из серебряной бумаги с налепленным на них «снегом» — всё равнодушно блестело и переливалось.
Мать, втягивая голову в плечи от бьющего в лицо ветра, предложила:
— Как холодно! Может, зайдёшь?
В глубине магазина в маленькой комнатке стоял электрообогреватель. Мать и сын в своё время часто, рассеянно прислонившись к жаровне, ужинали едой из ресторана. Тогда-то мать и приучила Осаму к необычным блюдам.
Они не вели разговоров в прямом смысле этого слова. Осаму прилёг и без улыбки внимательно читал комиксы в старых журналах.
Многие из них были для детей: там герой с обманчивой внешностью, выкрикивая: «А чирикалки-то — прыг-прыг и унеслись!» — взвалил меч на плечо — и был таков.
Не назовёшь миролюбивым, но и не скучно. На донышке опустевшей миски в капле жидкости плавали остатки специй. Сквозь щели в стеклянной двери настойчиво лезла «Джингл беллз». Мать тоже читала еженедельный журнал и периодически восклицала:
— Ну и дела! В деревне на Сикоку собака воспитывает человеческого ребёнка. Ах… — и так далее.
Говорила она это не затем, чтобы привлечь внимание Осаму. Вскоре маленькая комната так наполнилась дымом от сигарет, которые курили оба, что стало невозможно разглядеть цифры настенного календаря.