Дом колдуньи. Язык творческого бессознательного

Черепанова Ирина Юрьевна

«Единственный в своем роде пример соединения мифа и исто­рии, несомненно, представляют евангельские события, центром ко­торых является воплотившийся Бог-Слово. Он же есть вместе с тем родившийся при Тиберии и пострадавший при Понтии Пилате че­ловек Иисус: история становится здесь непосредственной и величай­шей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сли­ваются через акт боговоплощения».

Ту же мысль развивает Н. А. Бердяев в работе «Философия сво­бодного духа»: «В основе христианской философии, сколько бы она ни оперировала понятиями, лежит величайший центральный миф человечества, миф об Искуплении и Искупителе».

Поскольку мифотворчество — это «богодейство» и «есть не единичный, но многократно повторяющийся акт» (С. Н. Булгаков), существуют разные способы его проявления.

«По своей теургической природе миф

имеет необходимую связь с культом как системой сакральных и теургических действий, богодейством и богослужением... Культ есть переживаемый миф,— миф в действии. Отсюда универсальное значение богослужения, культа во всякой религии, ибо его живая, реальная символика есть не только средство для упражнения благочестия, но и сердце религии, и око ее, — активное мифотворчество...

Для верующих культ совершенно реальное богодейство, пере­живаемый миф или мифологизирование действительности. Правда, оно ограничено местом (храм, священные места), предметами (свя­тыми) и временем (богослужение, священные времена), оно образу­ет, поэтому лишь теургические точки на линии времени. Культ соз­дает предварение и частичное переживание божественного в эмпи­рическом, притом, как и все в религии, не отвлеченно, не „вообще“, но окачествованно, конкретно, в связи с определенным мифом-догматом. Поэтому богослужение, культ есть живая догматика, мифы и догматы в действии, в жизни. Отсюда понятна всеобщая Распространенность культа, ибо нет религии без культа, это можно выставить как аксиому; и разнообразию религий соответствует и разнообразие культов, а миграция религий сопровождается и ми­грацией культов. Вместе с тем культ есть и средство постоянного догматического поучения, оживления догматических истин. Можно сказать, живо и жизненно в религии только то, что есть в культе, а отмирает или нежизнеспособным является то, чего нет в культе».

Культ как миф в действии, включает в себя ряд составляющих:

1) литургия (символика, выражаемая в слове): молитвы, цер­ковные песнопения, обряды, проповеди;

2) иконография («помимо религиозного значения иконы, как таковой, этого мифа-вещи, в которой эмирическая видность таин­ственного соединяется с трансцендентной сущностью, она всегда имеет вполне определенное содержание, это есть мифология в крас­ках, камне или мраморе»);

3) символические действия, имеющие теургическое значение: чин богослужения, жертвы, таинства.

«В богослужебном ритуале, естественно возникающем в каждой религии, символически переживается содержание мифа, догмат ста­новится не формулой, но живым религиозным символом. Самое центральное место в культе занимают, конечно, таинства. Таинст­венный характер, согласно указанному, принадлежит, строго гово­ря, всему богослужению, однако эта таинственность сгущается и, так сказать, кристаллизуется в отдельных актах, которые и состав­ляют таинства в собственном смысле».

Миф воплощается, прежде всего, в слове: «в начале бе Слово», что позволяет «настраивать» последующие мифы — создавать еди­ный текст, включенный в историю и культуру общества: «Челове­ческую историю можно представить как историю сменяющихся знаковых систем. Это представление предполагает существование некоей исходной точки, первознака, архитипической схемы, кото­рая обнаруживается, прежде всего, в ритуально-мифологических системах».

Совершенная определенность есть точка, и такой точкой можно считать имя Бога. Новые знаки (новые мифы) расширяют эту точку, конкретизируют ее и одновременно увеличивают ее «неопределен­ность». Так, например, «Св. Грааль является в мир как новый знак, новый энергетический принцип, творящий новую историю — ис­торию Спасения — как новую знаковую систему. Новый знак образует старую „знаковую систему“»...

К заключенному в темнице Иосифу является Христос, передает ему сосуд, содержащий его кровь, и сообщает Иосифу «тайны Грааля».

В этой истории выделяются три основных момента:

1) тайны Грааля;

2) обстоятельства передачи этих тайн;

3) Грааль как центр Истории Спасения.

«Прообразом темницы Иосифа является гробница Христа. ...Темница, в которую заключен Иосиф, становится „местом откро­вения“, местом „явления света во тьме“, так же, как гробница Хри­ста явилась „местом“ максимального „сгущения“ тьмы и после­дующего ее „прорыва“ в Воскресении (смертью смерть поправ). Предсказание Иисусом своей смерти, близящейся победы над кня­зем мира сего, и в особенности, последние и самые трагические

сло­ва на кресте „Боже Мой, Боже мой! для чего Ты меня оставил?“, и еще более, сказанные во время гефсиманского моления, „да минует Меня чаша сия“, свидетельствует о том, что весь путь Христа и его смерть были „подготовкой“ к тайному деянию, которое было со­вершено в „последней“ глубине тьмы, символизируемой гробницей. Движение, которое приводит к сгущению тьмы, вызвано явлением света, поскольку сама в себе тьма инертна, пассивна, недвижна, лишена вообще существования. Мифологические описания хаоса, первотьмы, воды подчеркивают, прежде всего, бесформенность это­го первоэлемента, т. е. его нереальность. Воскресший Христос как бы переходит из глубины тьмы, прорывая ее, на периферию, симво­лизируемую темницей Иосифа. Эта „периферия“ соответственно „становится и центром хаотических, враждебных человеку сил“, в данном случае темницей.

Явление Христа Иосифу в темнице можно представить как пе­реход с архетипического уровня на исторический. Архетипическое Деяние, с одной стороны, через апостолов, и с другой, через Иосифа и Грааль, становится конкретным историческим процессом, т. е. Историей Спасения. На архетипическом уровне тьма, сгущаясь, пытается затушить свет, т. е. не допустить его „выход“ — Воскре­шение. На „историческом“ победивший тьму свет своим первым появлением в мире производит „сгущение“ тьмы и соответствую­щую поляризацию всех „размытых“ в энтропическом процессе форм. Форма — энергетична. Поэтому истощение энергонапряжен­ности должно необходимо приводить к „размыванию“ формы, сли­ванию ее с первостихией. „Поляризация“ в этом отношении означает восстановление расплывшихся форм, структурным принципом ко­торых является бинарная противоположность. И в том и другом случае — архетипическом и „историческом“ — „явление света во тьме“ не может быть иным, как процессом сокрытым, недоступным и абсолютно непроницаемым для созерцания»,— таким образом трактует миф о тайнах Грааля М. Евзлин.

Следует отметить, что тексты, являющиеся точкой отсчета (например, Евангелия) внутренне противоречивы, что и является причиной многочисленных споров. На такого рода противоречия указывает Б. Рассел в работе «Почему я не христианин». Но прежде Рассел уточняет значение слова «христианин» (обозначает точку отсчета). Для него христианин — это не просто человек, стараю­щийся вести добропорядочный образ жизни. Рассел называет два пункта, принятие которых совершенно обязательно для всякого, кто называет себя христианином: «Первый пункт — догматическо­го порядка — заключается в том, что вы должны верить в бога и бессмертие. Если вы не верите в эти две вещи, то, по моему мнению, вы не вправе называться христианином. Во-вторых, как явствует из самого слова „христианин“, вы должны разделять известного рода веру в Христа, ...в то, что Христос был если и не божественной лич­ностью, то, по крайней мере, самым лучшим и мудрейшим из лю­дей».

С одной стороны Б. Рассел считает, что «найдется очень много пунктов, в которых я соглашаюсь с Христом гораздо больше, чем люди, исповедующие христианство», и приводит следующие поло­жения Евангелия от Матфея: «...не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую...»; «не судите, да не судимы будете»; «просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся»; «...если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим...».

С другой стороны, рассматривая вопрос о личности Христа в нравственном плане, Рассел замечает, что сам Иисус не всегда сле­довал собственным заповедям, хотя и был первым христианином (точкой отсчета). «В нравственном облике Христа имеется, на мой взгляд, один весьма серьезный изъян, и заключается он в том, что Христос верил в ад. Я не могу представить себе, чтобы какой-ни­будь человек, действительно отличающийся глубокой человечно­стью, мог верить в вечную кару. А Христос, как он изображен в Евангелиях, несомненно, верил в вечное наказание, и мы неодно­кратно находим места, в которых он исполнен мстительной злобы против людей, не желавших слушать его проповеди,— отношение к инакомыслящим, которое отнюдь не является необычным у пропо­ведников, но которое несколько умаляет величие такой исключи­тельной личности, как Христос. Вы не обнаружите подобного от­ношения к инакомыслящим, например, у Сократа. Сократ отно­сился к людям, не желавшим его слушать, добросердечно и снисхо­дительно; и такое отношение представляется мне гораздо более достойным поведением для мудреца, чем гнев.