Дом, который построил Дед
Шрифт:
— Разрешаю задавать вопросы.
— Ух ты, какой! Разрешает он нам. Происхождение?
— Из дворян, — он опять вспомнил о бритве, очень огорчился и отвечал почти машинально.
— Белая кость, значит? А жена?
— И жена. Дочь генерала, инвалида Японской войны.
— Как относишься к новой власти?
— Если новая власть поможет нам с вами остановить разруху и вернуть России ее былую мощь, готов служить с честью.
Впервые зашумели одобрительно, кое-где Старшов подметил улыбки. Видимо, отряду нравилась его откровенность.
— Тихо! — Он поднял руку. — Я понимаю главную цель новой власти как создание боеспособных вооруженных
— Чего?..
— Ишь куда загинает!
— Повторяю: без дисциплины не будет никакой армии. А я хочу сделать из нашего отряда сильную боевую часть, умеющую активно наступать и стойко обороняться. Вы — волонтеры…
— Чего такое?
— Добровольцы. Вы по собственной охоте взяли оружие в руки. Может быть, я ошибаюсь?
— Да вроде нет.
— А коли так, то с сегодняшнего дня, с этого вот самого часа, вы вступаете в службу, основа которой есть исполнение воинского долга. Такого же, как у меня: долга перед отечеством. — Он повернулся к Затырину. — Вас прошу составить список отряда с указанием возрастов и прохождения службы, если таковая у кого-нибудь была. Начнем с разбивки отряда на отделения, строевой подготовки и учебных стрельб. У меня все.
— Можно распускать? — спросил Затырин.
— Распускать никого не будем, а разойтись можно.
Отряд дружелюбно рассмеялся, и чей-то молодой голос выкрикнул:
— Подседлал нас офицерик!
— Что еще за офицерик? — сердито крикнул командир. — Ты, Петька? Я тебе покажу офицерика! Товарищ военный руководитель или проще — товарищ, военрук. Всем ясно? Петька, смотайся ко мне: пусть комнату для товарища военрука приготовят.
Старшов с трудом сдержал невеселую усмешку, расценив это как желание не спускать с него глаз и по ночам. Но поторопился, поскольку Илья Антонович, как только они вернулись в комнату, тут же написал какую-то бумажку, оттиснул на ней самодельный штамп, протянул:
— Пойдешь в отдел снабжения — тут адрес указан. Станешь на учет, получишь паек и все что положено. Я пока списками займусь, а тебя жду часам к шести.
— Утром, — сказал Старшов. — Я бритву забыл в резерве. Завтра к восьми прибуду.
Старшов никогда не был в Петербурге, но давно уже выработал в себе умение ориентироваться. Утром они ехали на трамвае с двумя пересадками, он запомнил номера и главный ориентир — Варшавский вокзал. Трамваи ходили нерегулярно и медленно, и народу в них набивалось много. Леонид не стал пробираться в вагон — на офицерскую шинель и фуражку поглядывали подозрительно. На площадке продувало насквозь, и уже на второй пересадке, окончательно продрогнув, он прошел к костру, возле которого грелась группа вооруженных солдат с рыхлыми тыловыми лицами. Уж их-то, тыловиков, Старшов мгновенно отличал от окопников и давно сделал вывод, что большевиков с особым рвением поддерживали именно они. По-человечески он понимал это, но иронического презрения — не за то, разумеется, что солдаты эти были тыловиками, а за то, что творили именем фронтовиков, — скрыть не мог. Поэтому не поздоровался, а молча протянул к костру озябшие руки. И солдаты пока молчали, угрюмо и недоверчиво разглядывая худого незнакомца в офицерской шинели, привычно стянутой офицерской же портупеей. А заговорили вдруг:
— Замерз его благородие.
— Поди на холоду прятался.
— Эй! Эй, офицер, тебя кличут!
Старшов невозмутимо грел руки, хотя невозмутимость давалась ему все с большим напряжением.
— Кто таков? Отвечай!
Спросили с угрозой, в лоб, и Леонид поднял голову.
— Прохожий.
— Документ есть? Покажь документ!
— А кто вы такие, чтобы документы спрашивать?
Конечно, проще простого было предъявить им мандат. Но Старшов не мог заставить себя подчиниться наглому солдатскому напору. Понимал, что рискует, что пустяшное столкновение у костра может обернуться нешуточными последствиями, тем не менее продолжал упорствовать, чувствуя, что не простит себе послушания, что честь его будет задета, а с уязвленной честью он уже никогда не станет командиром по духу, а не мандату.
— Ах кто мы такие, мать твою!.. — Один из солдат вскочил, перехватив лежавшую на коленях винтовку. — Счас я тебе…
— Потише, — Леонид медленно поднялся, привычным движением расстегнув клапан кобуры. — Пока ты за курок схватишься, я тебе пулю между глаз пущу. Встать всем! Винтовки не трогать!
Его вдруг бросило в жар: он понял, что сам себя загнал в тупик. Он практически арестовал солдат без всякого повода, обезоружил их без права на это и теперь не знал, что делать дальше. Отконвоировать? Но куда? Отобрать оружие? Но что с ним делать? Вернуть винтовки и попытаться мирно разойтись, но где гарантия, что они в свою очередь не арестуют его, не изобьют со зла или, что вполне вероятно, не пристрелят? Правда, на остановке был народ, но Стартов не рассчитывал, что ему, офицеру, кто-то станет помогать.
— Патруль! — закричала женщина на остановке. — Матросики! Братишки! Офицера поймали!
Матросский патруль — трое в бескозырках с георгиевскими ленточками — приближался степенно, и Леонид успел незаметно застегнуть кобуру. По мере величественного приближения матросов солдаты оживлялись все более: похватали винтовки, защелкали затворами.
— Почему шум? — гаркнул рослый боцман. — Почему офицер при оружии?
Старшов молча протянул мандат. Солдаты было зашумели, и опять боцман гаркнул корабельным басом:
— Мандат правильный! Подписан товарищем Дыбенко. Бывший офицер Старшов является сочувствующим, а кто вы такие — сейчас определим. Малашенко, прими у них документы и подавай по одному.
— Я могу идти? — спросил Леонид, как только боцман вернул ему мандат.
— Обожди.
— Трамвай мой подходит!
И, не ожидая разрешения старшего патруля, сорвался с места, догнал трамвай и вскочил в него на ходу.
Он был очень недоволен собой. Он опять не сдержался, его опять понесло и развернуло поперек им же выбранного пути, да и повод не стоил выеденного яйца. Нет, не дворянская спесь вдруг взбунтовалась в нем: честь офицера не могла примириться с наглостью, расхлябанностью, хамством тех, кто, донашивая военную форму, с бахвальством и демонстрацией отбросил присущее ей содержание. Армии, прекрасной русской армии, больше не было: его окружали шинели и бушлаты. Шинели да бушлаты, и ничего более.
До офицерского резерва он добрался вполне благополучно. К обеду не успел, но кое-что ему все же перепало; перекусив и обогревшись, нашел прапорщика.
— Слух был, того вас, поручик. Матросики хлопнули.
— Бритве обрадовались, что ли?
— Вот ваша бритва, благодарю. Между прочим, интересовались тут вами.
— Опять матрос?
— Какой-то капитан прибыл сегодня. В обед я сказал, что вы, возможно, вернетесь, так чтоб оставили. А он: «Какой такой Старшов? Леонид Алексеевич?»