Дом Леви
Шрифт:
«Не следует вмешиваться в этот разговор, – сдерживает себя Филипп, – жестокая правда вернет сердце сына отцу и сердце отца – сыну. Если заговорю, два противника объединятся против меня. И все же, может быть, поймут? Мне следует заговорить и убедить их не только для них самих, а во имя всех евреев Германии. Если эта аристократическая семья оставит Германию, это будет поучительным примером для остальных. Конечно же, я не смогу их убедить репатриироваться в Палестину. Ладно, это сейчас не столь важно. Пусть в любом случае покинут Германию, дадут
Филипп чувствует, как эти мысли овладевают каждым его нервом. Встает и приближается к Гейнцу, смотрит на него, готового упрямо противостоять отцу. Гейнц стоит, опустив плечи и грудь, смотрит на Филиппа, удивленно подняв брови. Филипп отступает, «нельзя начинать выяснение перед человеком с таким лицом. Он надсмехается на всем миром, а надо мной еще более, для него самое святое – семья. Как он видит эту борьбу во имя дома! Он восстал против главы семьи. Может, преуспеет? Может, семья сумеет устоять против этой бури и продолжит свое существование? Может, закрыв повязкой глаза, дом этот останется таким, как всегда? Затихнут осенние бури, пройдет зимнее оцепенение, и сад снова расцветет. Эдит выйдет мечтать к кустам цветущих белых роз. Будет прогуливаться по тропинкам, гордо держа свою прекрасную голову. Жизнь будет идти своим обычным путем…»
Сухой кашель господина Леви возвращает Филиппа к реальности кабинета. Господин Леви продолжает сидеть в кресле без движения, Гейнц стоит и смотрит на Филиппа своим тяжелым высокомерным взглядом. В сердце Филиппа пробуждается жалость к человеку, сидящему в кресле, и он обращается к Гейнцу насмешливым тоном.
– Что это вдруг ты решил передо мной превратить этот кабинет в поле сражения и выступить против своего отца, как тореадор на арене? Чувствуется, что нервы твои немного возбудились в связи с последними событиями. Но настоящий купец остерегается лишних слов. Я предлагаю отложить это выяснение на более позднее время, когда успокоятся и события и нервы, и можно будет спокойно и уравновешенно взвесить дела фабрики.
Господин Леви встал и оперся на край столика.
– Отец, прошу у тебя прощения. Филипп прав, нервы напряжены.
Слова Филиппа сильно зацепили Гейнца, но он понимал, что они справедливы. Он вспомнил слова отца о состоянии его здоровья, и внезапно испугался, ибо стало ясно, что победа достанется ему слишком легко…
– Отец, это была большая глупость начать такой далеко идущий спор. В конце концов, судьбу предприятия решаем не только мы вдвоем. Надо собрать на совет всех компаньонов, деда и дядьев. Если тебя устраивает это предложение, я немедленно разошлю им приглашения.
– Хорошее предложение, – соглашается господин Леви, – когда в последний раз собиралась семья по делам фабрики? Двадцать пять лет назад дед передал мне управление делом. С тех пор не было никакой нужды собраться. Жизнь шла нормальным чередом и удовлетворяла всех нас. Напиши им, Гейнц, действительно
Гейнц склоняет голову и отец и сын расстаются с холодком.
– Ты стал нас редко посещать, – обращается господин Леви к Филиппу после ухода Гейнца, – и очень жаль. Ты же знаешь, насколько мне приятна беседа с тобой.
– У меня слишком сложные и запутанные дела в последние недели.
Филипп подходит к письменному столу и машинально листает черную книгу.
Господин Леви улыбается.
– Это я для Иоанны достал из ящика молитвенник. Девочка пришла ко мне с требованием взять ей учителя иврита. Твой маленький родственник пробудил в ней желание быть настоящей еврейкой.
– Мне кажется, что и без наставлений Саула она в эти дни начала обращать внимание на то, что она еврейка. Кстати, по делу моего маленького родственника, я приходил к вам раньше. Родители его в большой нужде. Нуждаются в гарантиях богатого человека, чтобы спасти свою лавку кошерного мяса. И я прошу вашей гарантии….
– Ну, конечно, – прерывает слова Филиппа господин Леви нетерпеливым движением руки, – подпишу гарантии. В ближайшие дни приходи, поговорим по душам. Завещание, Филипп… надо внести в него изменения.
– Уважаемый господин, постель готова.
Фрида стоит в кабинете, сложив руки на груди, и сердито смотрит на Филиппа, говоря: «Попрощайся и иди».
– Я позвоню вам в ближайшие дни, – прощается Филипп с господином Леви.
В передней распахиваются стеклянные двери, и садовник входит в дом.
– Добрый вечер, допоздна вы сегодня работали.
– Сами видите, доктор, и еще здесь работы непочатый край. Надо подготовить сад к зиме. Вчерашняя буря наломала дров, нанесла большой ущерб розам госпожи Эдит. Очень она опечалится, узнав про это.
– Ну, – успокаивает его Филипп, – розы придут в себя. Придет весна, и они снова покроются листвой, а потом, с приходом лета, принесут аромат. Разве не так?
– Боюсь, – вздыхает старик, – не расцветут они снова во всей своей красоте.
Кажется Филиппу, что старик, глаза которого блестят, явно на что-то намекает, похлопывает Филипп его дружески по плечу, и уходит, оставив старика в недоумении.
У открытого окна их комнаты стоят Иоанна и Бумба и смотрят, как зажигаются огни в виллах на площади.
– Иоанна, – говорит Бумба, – признайся сейчас, что ты лжешь мне, и ничего такого не было, и ты все это придумала.
– Все, что я тебе рассказала, истинная правда. Все это случилось со мной по дороге домой. И даже двое рабочих, которые пытались помочь графине утром, были в той толпе.
– Не может быть, – упирается Бумба, – так вообще люди не разговаривают.
– Факт!
– Если так, поклянись, но великой клятвой.
– Клянусь!
– Чем?
На миг задумывается Иоанна и тут же выпрямляется: