Дом Леви

Френкель Наоми

– Неправда, доктор, это совсем не так! – обвинение, брошенное в адрес молодежного движения, рушит всю сдержанность. Глаза ее сверкают, лицо напрягается. – Доктор Блум, разрешите вам объяснить, что в нашем Движении…

– Оставьте, Белла, я вовсе не собирался вас оскорбить. О Движении поговорим в другой раз, – воинственный дух, внезапно пробудившийся в стыдливой девушке, несколько смешит доктора, – но положение ваше, Белла, слишком серьезное.

– Доктор Блум, только не думайте, что я была легкомысленной. И, пожалуйста, не подозревайте мое Движение в опрометчивости. Мое положение я даже скрывала от моих товарищей. Они бы меня поняли, несомненно, поняли бы и помогли.

– Если так, детка, что ты собираешься

делать? Твой друг предложил тебе выйти за него замуж?

– Да, доктор, мой друг предложил мне выйти за него замуж? Но я не могу это сделать.

– М-м-м…

– У нас серьезные разногласия во мнениях.

– Разногласия во мнениях?

– Да, доктор. Друг мой – человек хороший, порядочный. Не подозревайте его ни в чем, упаси Боже, но пути наши расходятся. Я выбрала путь халуца и хочу жить в стране Израиля. И друг мой тоже сионист, но он никогда не репатриируется в Израиль. Для него сионизм это мировоззрение, идея…

Доктор Блум выпрямился в кресле.

– Белла, вам самой ясно, что вы просите от меня? Закон государства не наказывает за такие дела, но ведь существует еще нравственный закон…Вы – женщина молодая, и подвергаете риску ваше здоровье. У вас есть родители?

– Есть, доктор Блум, но они ничего не знают о моем положении.

– Почему, Белла? Может, было бы лучше им рассказать? Вы что, боитесь их?

– Нет, доктор Блум, я их не боюсь. Я единственная дочка, и они, конечно, помогли бы мне. Но и к ним я не могу обратиться. Нет у меня с ними общего языка. Они ненавидят Движение, и если я расскажу им о моем положении, они сделают все для меня, но тут же разнесут это всем, не упоминая моего имени, и нанесут большой ущерб моему Движению.

– Значит, Белла, ваше Движение является причиной того, что вы не хотите обратиться к родителям.

– Это достаточная причина, доктор Блум.

– И если вам скажу, что без согласия ваших родителей я не смогу вам помочь, вы тоже к ним не обратитесь?

– И тогда не обращусь. Не сделаю ничего такого, что может повредить моему Движению.

– Господи, Боже мой! Да оставьте ваше Движение, Белла. Я не смогу взять на себя такую серьезную ответственность без согласия ваших родителей.

Белла встала с кресла, и лицо ее стало совсем белым.

– Доктор Блум, я поняла, что мне следует уйти, что…

Голос ее прервался, две тяжелые слезы скатились по ее щекам.

– Ну, ну, Белла… – врач подошел к ней и повел ее обратно к креслу.

– Садитесь, в любом случае продолжим разговор.

Белла осторожно садится, ищет платок, вытирает слезы.

– Белла, вы сказали, что ваш друг предлагает вам замужество. Я правильно понял?

– Да, доктор, он предлагает.

– Детка, постарайтесь выслушать меня несколько минут и оставьте в стороне мысли о сионизме и его осуществлении. Молодым людям очень нравится обнять весь мир. Вера и жизненный путь – великие вещи. Не отрицаю, и все же, детка, простое счастье, насущно необходимое и для чести и для радости, не находится далеко. Оно в создании совместной жизни с любимым человеком. Нехорошо терять такое счастье, Белла.

– Доктор Блум… – Белла с печалью смотрит на врача, сердце которого наполняется горячим чувством жалости перед бледным страдающим лицом девушки, – доктор Блум, были дни, когда любовь для меня была священней всего. Тяжело терять любимого человека, но еще более сильную боль приносит любовь, когда теряешь веру в того, кого любишь. Доктор Блум, серьезные разногласия во мнениях могут поставить преграду между любящими людьми.

Белла втягивает голову в плечи, и на лице ее выражение человека, ожидающего приговора. Но доктор в этот момент не думает о ней. В черных его глазах смятение, исчезла насмешливость и ирония. И эта бледная девушка тоже исчезла с глаз. Там, из кресла, напротив, смотрят на него серые тяжелые глаза банкира Блума, покойного

его отца. И они покоятся на лице сына с большой печалью, как глаза этой маленькой девушки: «Эдуард, не женись на христианке, между вами духовная пропасть, Эдуард, как бездна между людьми, и даже любовь не излечит от этой болезни». И снова меняется голос отца на голос жены доктора: «Ты совсем другим вернулся с войны. Не желаю знать твоих новых друзей и новых обычаев, которые ты принес оттуда, я не могу к ним привыкнуть. Выбор за тобой, или твои странные обычаи и поведение, или я». И он дал ей уйти. Она взяла с собой сына, и с тех пор он их не видел. Сын не желает с ним встречаться. Десять лет прошло с тех пор. Сегодня сын в возрасте этой девушки, сидящей в кресле…Маленькая несчастная дочка, по сути, сирота, ибо родители не понимают ее устремлений и мыслей. Девушка разумная, развитая. То, что я познал уже в зрелом возрасте, она познала в свои юные годы: есть духовная разница между любящими сердцами. Маленькая девушка, если бы я мог рассказать тебе о событиях моей жизни…

– Доктор Блум.

– Да, Белла. Дело трудное. Я займусь вашей просьбой. Позвоните мне после полудня.

– Доктор Блум, разрешите попросить вас еще об одном. Пожалуйста, сохраните мою тайну. Если она откроется, это принесет вред моему Движению.

– Упаси Боже! – улыбается доктор Блум. – Снова Движение. Оно, что главная ваша забота? Ну, детка, будьте спокойны. Кроме меня и врача, который вами займется, никто ничего не узнает.

Часы хрипло стонут.

Белла встает с места.

– Я отняла у вас слишком много времени, извините меня, доктор.

– Что вы? Я рад, что пришли ко мне, детка, – улыбается доктор, беря в ладони ее руку и глядя на нее своим тяжелым взглядом, – будьте спокойны.

– Доктор Блум, я благодарю вас, я так вас благодарю.

Маленькая рука Беллы трепещет в ладонях доктора Блума. Она торопится уйти, боясь, что ее одолеет волнение, и она расплачется в присутствии врача. Доктор Блум остается в комнате. Входит сестра милосердия: больные ждут в приемной.

– Сейчас приду, – рассеянно говорит доктор и вместо того, чтобы выйти к больным, открывает обе створки окна, высовывает голову на шумящую под ним улицу, чувствуя, что миновали пасмурные дни, и солнце сияет во всю силу. Кажется ему, все прохожие улыбаются, все глаза полны радости, каждый шаг – танцующий. Удивительный чудный день. Слышен марширующий шаг. Строй солдат проходит по улице – сменить почетный караул у могилы Неизвестного солдата, находящейся недалеко от здания, в котором проживает доктор. Он провожает взглядом начищенные до блеска сапоги, поднимающиеся по команде, как пружины, приводимые в действие механизмом. Лицо доктора становится хмурым. С детства раздражал его этот безжизненный автоматизм, когда отец поднимал его на подоконник – смотреть на это представление. На улице тогда били в барабаны, трубили в трубы, раздавались команды, и, громко печатая шаг, проходили батальоны кайзера. «Ты, Эдуард, – сказал ему отец, – когда вырастешь, удостоишься чести быть прусским офицером». Так, пустыми мечтами началась молодая жизнь, по следам которых пришли другие пустые мечты. В каждом возрасте свои мечты, до тех пор, пока те же самые сапоги громким маршем через города и села Польши, растоптали и разрушили все мечты. С тех пор он пугался, слыша в своей квартире звук марширующих шагов.

С тяжкими воспоминаниями следит он за солдатами. Неожиданно замечает на тротуаре маленькую черноволосую девушку среди потока прохожих, ожидающую, пока пройдет строй солдат. С руками в карманах кофты стоит она с головой, обнаженной солнцу, и лицо ее спокойно. С высоты окна чувствует доктор особую приязнь к этой маленькой девушке, имени которой час назад не знал вообще, и которая ворвалась в его болезненное одиночество. После многих лет дано ему снова – быть сообщником человеческой судьбы.