Дом Леви
Шрифт:
– Мой отец, – говорит Хейни Тильде, – был кем-то. Социал-демократом, и партия его не была политикой. И любил он партию, как муж любит жену. Говорил о ней всегда с любовью и уважением. Когда уходил на войну, сказал моей матери и мне: «Когда я вернусь с войны, выметем всю скверну и создадим республику». Но он не вернулся. А сейчас все говорят, что республика в опасности. Говорят, что забастовка спасет республику. С болью за социал-демократию я пойду, а вовсе не из-за политики. Пойду спасать республику, выполнить завещание отца. Пойду и не буду больше – «Хейни пустое место», а буду «социал-демократом Хейни»!
Хейни сын-Огня
– А-а! – Тильда облегченно переводит дыхание и говорит с иронией. – Верно, социал-демократия это не политика. Это закон и порядок, там ты чего-то добьешься, Хейни.
– Первым делом, забастовка, Тильда, – с гордостью говорит Хейни, – при забастовке все как один вместе, социал-демократы и коммунисты. И нет места для пустых разговоров, каких бы ни было высоких, только настоящее дело, – и на покрытом сажей его лице пылают готовность и мужество.
– Когда начнется забастовка? – спрашивает Тильда.
– Пока ведутся переговоры, но до того, как приступят к делу.
И снова Хейни ударяет кулаком по подоконнику. За их спиной плачет младшенький Макс, сидя на горшке, и Тильда не замечает, что ребенок с горшком продвинулся в «салон».
– Именно сейчас, перед Рождеством… – вздыхает она, – именно перед праздником, – и с отчаянием смотрит в переулок.
Взгляд ее натыкается на доктора Ласкера, идущего по тротуару. Доктор – господин. Один из тех господ, к которым так тянулась душа Тильды. Одет приятно и чисто. Лицо ухожено, руки белы. В своем черном пальто доктор похож на черного ворона. Он словно пробуждает забытое, и предвещает недоброе. Тильда смотрит с ненавистью на него. Доктор Ласкер задерживается. Неожиданно вспоминает про букет цветов, что купил утром в подарок Белле и спрятал в портфеле. Открывает его: розы увяли. Смотрит Филипп на букет несколько секунд и выбрасывает. Розы падают в воды, текущие вдоль тротуара в канализацию, и утягиваются мутным потоком.
– Гляди, – с ненавистью говорит Тильда, обращаясь к Хейни, – гляди на доктора, там, видишь, мусор из портфеля он выбрасывает на нашу улицу.
Хочет Хейни громко выругать доктора, но тот уже исчез с глаз.
Глава десятая
День, предназначенный для радости! Дует легкий приятный ветер. Каштаны покачивают свои облысевшие вершины. Израненный сад смеется в щедром свете солнца, сошедшего на мегаполис. На поверхность площади высаживаются вороны, оглашая хриплым карканьем чистый воздух.
– Сатанинские птицы, – кивком головы указывает на них старый садовник в доме Леви, – словно какую-то тайнопись описывают они шеренгами черных крыльев в ясном небе.
В доме Леви раскрыты все окна, обитатели его встали рано. «Раз, два, три, четыре!» – слышны голоса кудрявых девиц, занимающихся утренней гимнастикой.
Чем же мой дух опечалился вновь?Это любовь, это любовь.Это с большим чувством поет Фердинанд, надевая в честь такого чудесного дня цветной галстук. Иоанна и Бумба уже взяли свои школьные портфели. Франц надевает белый бархатный берет – головной убор его школы. Гейнц натягивает перчатки, Фрида поднимается по ступенькам к господину Леви, который позвонил, прося завтрак.
– Эдит вернулась! Эдит вернулась! – наполняется криками дом.
Атмосфера любви царит в передней. Поцелуи, рукопожатия, объятия и восклицания радости. В мгновение ока салон заполняется братьями и сестрами, служанками и кухарками, и среди них – старый садовник, что все еще не пришел в себя от неожиданности, и Эсперанто, прыгающий между ногами всех, радостно лает и помахивает хвостом. Только одна Фрида стоит в стороне, сердитая и недовольная: «Без разговора с Эдит, серьезного разговора начистоту, она с ней не примирится. На чью голову, если не на ее, Фриды, падает вся ответственность за этот дом?»
– Добро пожаловать, Эдит.
На верху лестницы стоит господин Леви и насмешливо следит за суматохой в салоне. Члены семьи расступаются. Эдит с распущенными волосами и покрасневшим лицом взбегает по ступеням:
– Отец!
Замкнутое лицо господина Леви раскрывается радостью.
– Добро пожаловать домой, Эдит.
Эдит стоит перед отцом и плачет.
– Как твое здоровье, отец?
Лицо отца близко к Эдит, и она вглядывается в него с тревогой. «Насколько углубились и потемнели мешки под глазами…»
Когда она получила открытку от отца, испугалась. Никогда господин Леви не обращался к сыновьям и дочерям с какой-либо просьбой. Она быстро собрала вещи, оставила все дела и вернулась.
– Спасибо, Эдит, здоровье мое намного улучшилось. Даже не сравнить с тем, как было, – господин Леви целует Эдит в лоб. – Ты выглядишь усталой после долгой поездки. Даже пальто не успела снять. Иди, отдохни, умойся и приходи ко мне, хорошо, Эдит?
Эдит улыбается отцу, машет рукой братьям и сестрам, все еще стоящим в салоне и не отрывающим взгляда от отца и сестры.
– Пока.
– Пока, – хором отвечает веселая капелла.
Эдит поднимается в свою комнату. У входа ее ждет Фрида, лицо ее все еще сердито.
– Я приготовила тебе горячую ванну.
– Дай мне сначала немного отдохнуть, Фрида. Я очень устала. Всю ночь ехала в поезде.
– Иди в ванную, – приказывает Фрида беспрекословным тоном, – не входи в свою комнату до купания. Кто знает, каких вредных вирусов привезла из своего путешествия.
Эдит смеется. Фрида вырастила детей в атмосфере страха перед всякими странными болезнями – пророчествовала им страшную оспу, сыпь во рту, когда они не хотели по утрам есть кашу, более того, предрекала, что они превратятся в скелеты, и вся их плоть сгниет. Когда они начинали с ней спорить, пугала еще более тем, что, не дай Бог, любая болезнь приведет к раку.
– Иди, – процедила Фрида, – пижаму я положила на полотенца. Тем временем переберу тебе постель и приготовлю завтрак.
– Фрида, добрая твоя душа!
Эдит положила голову на плечо Фриды.
Фрида немного смягчилась, но сдержанно погладила ее по голове. Все еще разговор с Эдит не состоялся.
Когда Эдит вышла из ванной, умытая и пахнущая, этаж был пуст. Фрида занялась своими многочисленными делами. Единственный Эсперанто ждал ее у дверей ванной. Поплелся за ней, тычась носом в ее банный халат.