Дом Леви
Шрифт:
– За что? – закричала Фрида. – Она еще спрашивает за что?
И не мог успокоить их старый садовник, который взял метлу, собрал кости убитого льва и вынес их в мусорный ящик. Дьявол вселился в Эдит, и два метателя обвинений, подобно двум минометам, швыряли их друг в друга – Фрида в Эдит и Эдит во Фриду. И лишь услышав вопль Фердинанда, что он близок к голодному обмороку и уверен, что некоторые из гостей нуждаются в скорой помощи, Фрида пришла в себя и вспомнила о своих обязанностях. С поднятой головой, уверенная в своей правоте, вышла Фрида первой из кухни, а за ней вся компания, включая совсем побледневшую Эдит и Гейнца, несущего пустой пакет. И предстали они перед гостями такими: испуг, смятение и следы ссоры еще не стерлись с их лиц. Мог ли Эмиль представить, что произошло? Он нашел другие причины выражениям этих лиц, и подозрительность его еще более усилилась.
– Дорогие гости, – сказала Эдит слабым голосом, – извините за задержку. Приглашаем вас за обеденный стол, отведать скромную трапезу.
Фрида
– Новый гость, – успевает доктор Гейзе шепнуть на ухо господину Леви, – мне знаком, где-то я с ним уже встречался.
– Где? – поспешно спрашивает господин Леви.
– В том-то и дело, что сейчас не могу вспомнить, но, несомненно, вспомню.
– Мне очень важно, чтобы вы вспомнили, – говорит господин Леви, и в глазах обоих возникает страх.
Эмиль один все еще стоит в нише окна, и Эдит рядом с ним. Когда последний из гостей исчезает за стеклянной дверью, притягивает Эмиль ее в объятия. Он им докажет всем, и величественному отцу, и деду этому, да и самому себе, что Эдит принадлежит ему, и только он властен над нею.
– Только не здесь, только не сейчас.
– Почему нет? – в голосе Эмиля угрожающие нотки. – Именно, здесь и, именно, сейчас.
– Нет, нет, Эмиль, идем скорей, гости смотрят.
Но Эмиль не отстает, и Эдит борется с ним. Страх придает ей силы.
– Эмиль, Эмиль, успокойся!
– Когда? – сердито роняет он.
– Еще сегодня, Эмиль, после обеда уйду с тобой. Только не здесь!
Эмиль отпускает ее. Она поправляет волосы, слабая улыбка колеблется на ее губах. Эдит соединяет руку с рукой Эмиля, и так они входят в столовую, сопровождаемые взглядами гостей, ожидающих, когда поднесут обед.
Глава пятнадцатая
Утром дул холодный ветер, хищно набрасываясь на деревья, стоящие вдоль Аллеи, насвистывал в щелях дома и дергал жалюзи. Облака слились в единую массу, и серое тяжелое небо опустилось на площадь. Безмолвие площади наполнилось хриплым карканьем воронья.
– Зима возвещает свой приход, – говорит господин Леви.
– Зима… – отвечает дед, – нет причины для прихода зимы, подними воротник твоей шубы, Артур, и прикрой рот во время поездки.
Черный автомобиль прокладывает путь к фабрике, и в нем – молчащий Гейнц за рулем, дед и отец, прикрывший рот по совету деда. Говорит только дед. Как только автомобиль двинулся с места, он начал рассказывать бесконечную историю о прежней забастовке, о литейщиках, требовавших обновления рабочей одежды, быстро ветшающей от пламени и жара печей. И от деда требовали за его счет эти одежды обновить. Дед рассказывает, и время от времени гневно выдыхает воздух, но никто в машине его не слушает. Гейнц погружен в свои мысли, господин Леви смотрит сквозь стекло наружу. Улицы города давно остались позади – автомобиль едет по бесхозному пространству между городом и промышленной зоной, где сосредоточены фабрики. Пустые площадки тянутся по обе стороны шоссе. То тут, то там – пустующие фабрики, владельцы которых обанкротились. Стены их пусты. Запустение, как в развалинах рыцарских замков. Скелеты зданий, строительство которых не было завершено, швыряют свои голые стены к подножьям скрипящих от ветра деревянных бараков. Здесь в свое время шло соревнование, так и не завершившееся, между бетонными великанами и деревянными карликами, между расширяющимся мегаполисом и поселком домиков, предназначавшихся для летних дач рабочих. В мгновение ока рабочие соорудили эти дачи из использованных ящиков, железного хлама и жести. Рядом с остатками леса, полями, заросшими сорняком, и узкими канавами, заполненными водой, построили деревянные домики для отдыха и праздников. Веселая жизнь кипела в этих зонах отдыха. Доски и листы жести были покрашены в яркие краски. Сажали картошку, а те, у кого был дед или бабка, оставляли их на всю неделю на этих дачках. Если добавить к этому коз, кур и кроликов, жильцы становились хозяевами настоящей усадьбы. Но когда «владельцы усадеб» пустили здесь корни, на горизонте обозначился строящимися шеренгами зданий город. Довольно быстро «деревянные виллы» были перенесены на более отдаленные бесхозные земли, пока и там их не настиг огромный город. Они убегают, а Берлин наступает им на пятки. Пока не разразился великий кризис и с ним великая безработица. И «виллы» победили: город остановил свой бег. Летние домики превратились в постоянное жилье для безработных, которые не имели возможности платить квартирную плату в каменных городских домах. Маленькая усадьба, жалкая кучка кроликов и кур, клочок земли, засаженный картошкой, – вот, что кормило семьи с множеством младенцев. Деревянные кварталы заселялись, разрастались, увеличивались из месяца в месяц.
Ветер приносит запах вони с «усадеб» в черный автомобиль. Господин Леви покашливает и сжимает губы.
– Поставили дежурных забастовщиков у моей фабрики, – продолжает дед свой рассказ, – я приезжаю на своей открытой карете. Сам управляю ею, нет у меня кучера. Помчался прямо на шеренгу забастовщиков и закричал: «Эй, открывай ворота своему хозяину! » – «Сам хозяин пусть
Пес лает на автомобиль. За забором бездельничают мужчины. Шапки надвинуты на лбы, свитера облегают их тела, руки в карманах. Стоят, смотрят, ветер треплет их пальто. Женщины в деревянных башмаках развешивают белье на веревках, и передники их развеваются на ветру, как серые флаги. Дети с большими глазами, сморщенными лицами, в рваных одежках, следят за проезжающим автомобилем. На плетне одного из бараков плакат – «140 тысяч литейщиков бастуют! Безработные, не прислушивайтесь к штрейкбрехерам, наша война – это ваша война!» Около плаката стоят мужчины, руки в карманах. Коза просовывает голову между досками забора и длинным языком жует край плаката. Мужчина пинает козу ногой, и посылает плевок в сторону черного автомобиля.
– Видно, что снег пойдет еще сегодня, – говорит господин Леви.
– Пойдет, – говорит дед, – чего бы ему не пойти.
Только Гейнц у руля набрал в рот воды. В течение всей поездки не издал ни звука. В конце концов, и дед замолкает. Автомобиль добирается до бесхозной территории.
Цепь черных холмов – горы железного шлака и отбросов производства – подобие ворот в фабричный поселок. То тут, то там, среди мусорных нагромождений, одинокая сосна, иглы которой посерели. Широкий канал извивается между полями мусора, и несет по своему облицованному руслу воды, мутные от масла и сажи. На горизонте уже видны жилища рабочих – широкие шеренги домов, красные кирпичные стены которых почернели, высокие печные трубы безжизненно уперты в небо.
– На первый взгляд, – говорит господин Леви, глядя на тяжкое небо, – кажется, стерлась завеса между небом и землей.
– Ну, стерлась, – говорит дед, – что в этом нового?
Дед выглядывает наружу. Фабрики сотворили здесь этот пейзаж, и дед – среди его создателей! Дед прижимает лоб к стеклу и замолкает. Прошлое говорит сейчас в его сердце и замыкает язык. Перед его глазами встают дни творения этой промышленной зоны. Еще не было ни холмов, ни шлака. Одинокие серые сосны тогда были большим зеленым лесом, прорезанным узкими ручьями и множеством скользких от влаги троп. На берегах ручьев клубились заросли сорняков и дикие травы, водяные птицы плодились и размножались на этих ручьях. Ползающие насекомые и разного рода пресмыкающиеся чувствовали себя здесь в полнейшей безопасности. Людей не притягивали эти топкие земли, и место это считалось весьма отдаленным от Берлина. И только по холму, над лесом пробегал поезд, звуками разрывая безмолвие этой пустоши, всполошив птиц и живность на тропах, пробегал без остановки. Железнодорожные рельсы были единственными бороздами, прорезающими эту влажную землю, которая годами не в силах была что-то вырастить, пока в один прекрасный день не разродилась урожаем. По бороздам рельс приехали в лес господа в цилиндрах, с дымящими густым дымом сигарами в зубах. Прошли они, помогая себе тростями, как туристы, вдоль железной дороги, уважительно беседовали, и вернулись в кареты под шумным сопровождением всполошившихся водяных птиц. Но недолго длилось это птичье веселье. По следам господ прибыли длинные караваны рабочих и телег со строительными материалами. Лес наполнился ржанием лошадей, скрипом колес больших грузовых телег, ударами топоров по стволам деревьев и тяжелых молотов. Водяные птицы убрались из этих мест. Широкий бетонированный канал собрал воды всех малых ручьев. Лесная живность подверглась охотничьему отстрелу и была уничтожена на корню. Скользкие от влаги тропинки были замощены камнем. С этого времени пассажиры поезда больше не скучали, а прилипали к окнам вагонов и размахивали платками, приветствуя батальоны рабочих, трудящихся в лесу, и гудок гремел, как бы провозглашая – поезд привез человека в эту пустыню, чтобы создать новый ландшафт. И с прибывающими людьми был также дед. Он прибыл на своей карете к началу прокладки шоссе в лесу, – создать здесь дом и преуспеть. Дни были отличными, благословенными для каждого, кто понимал в них толк. Шагал дед по блестящим новым шоссе, и рыжая его шевелюра развевалась на ветру. В те дни были еще деревья и цветы вдоль шоссе, посмеивался дед, сорвал желтый цветок и вставил в петлицу своей одежды, хорошим и сильным был ветер, несущий над ним удары молотков и скрежет топоров, вгрызающихся в дерево. Крутился дед по лесу и вошел в буфет небольшого постоялого двора, который был здесь поставлен с приходом сюда рабочих, пил плохое пиво бокал за бокалом, покручивал цилиндр на колене и вел дружескую беседу с хозяином этого двора, выпытывая у него все мельчайшие и точные детали по поводу строящегося поселка.
– Здесь построят промышленную зону металлургических фабрик. Поезд будет привозить руду из Рурской области, город тоже сюда будет привозить старое железо для переплавки. Воздвигнут доменные печи. И будут в них плавить вместе железный хлам из города и блоки свинца из рудных жил. Старое и новое переплавлено и залито в формы различных орудий производства и инструментов.
Дед слушал и все более изумлялся. Это были дни правления Бисмарка, провозглашавшего утром и вечером, что народу необходимо железо, кровь и железо.