Дом Леви
Шрифт:
Эдит зажигает свет в комнате матери. Комната чисто прибрана. Фрида всегда здесь наводит порядок. Все здесь зеленого цвета – и шелковые шторы, и шелковые покрывала на постели. Широкая дверь ведет в спальню отца. В отверстиях замков стенных шкафов торчат ключи. Эдит открывает шкафы. Рука здесь не прикасалась ни к чему. Небольшой беспорядок в ящиках матери. Тонкий запах духов. Дверь в ванную и в комнату для одежды. И здесь запах дорогих духов. Неужели так всегда и будет все здесь стоять? Словно все еще ощутимо здесь живое дыхание матери. Три зеркала расположены так, что, сидя перед ними в кресле,
– Господи, девочка! Эдит, что ты тут делаешь? Увидела в комнате свет и вошла. Идем, я приготовила тебе ужин.
– Фрида, ты помнишь маму?
– Помню… – Фрида скрестила руки, – помню, благословенна память ее, словно только вчера ушла от нас. Тут вот сидела каждый вечер, и я расчесывала ей волосы. Какие роскошные волосы были у нее! Черные, как уголь, и мягкие, как шелк. Когда распускала их, выглядела как девушка. Никогда не ложилась спать до прихода отца. Тут вот он стоял и смотрел, как я расчесывала ей волосы. Какие они тогда были веселые! Как смеялись! Не раз он забирал гребешок из моих рук и говорил: «Иди, Фрида, иди, я завершу твою работу». Мама твоя краснела. Даже после того, как родила и поставила на ноги семерых детей, краснела.
«Отец! Любящий? Истинный мужчина? Как странно».
– Фрида, отец сильно любил маму?
– Что за вопрос! Мужчины любят шелк. Мама твоя была как шелк.
– Эдит, я разыскиваю тебя по всему дому, – в комнате стоит Гейнц, высокий парень, блондин, выражение лица умное, острое, самоуверенное. – Дорогая сестра, я привел гостя. Согласишься ли ты принять его? Он будет в восторге.
– Оставь меня, Гейнц. Только гостей мне не хватает сегодня.
– Почему, Эдит? Он пришел с единственной целью – увидеть твое дорогое необычное лицо. И если ты не придешь, я приведу его сюда, он просто жаждет с тобой познакомиться.
– Иди, иди, детка, – говорит Фрида, – чего тебе крутиться, подобно тени, среди стен.
Эдит идет за братом. В гостиной их ждет Эмиль Рифке, офицер германской полиции, рыжий и широкоплечий.
– Можно исповедаться?
– Эмиль, извини меня! Мне надо пойти, сменить одежду. Сестра тем временем займется тобой.
– Хотите что-нибудь выпить?
– Госпожа, нет у меня выбора, я должен признаться, не преувеличивая. Госпожа прекрасней всех женщин, которых я видел в жизни.
Эдит вежливо посмеивается. «Такое отсутствие вкуса. Сразу же начать с комплиментов». Глаза гостя суживаются до двух узких щелок, стоит и не отрывает от нее глаз. Лицо оценщика товара, руки грубые и красные, как у мясника. «Лучше бы он спрятал свои руки в перчатки и перестал, в конце концов, так смотреть на меня…»
– Госпожа моя так тиха. Всегда так? Может, присоединится к нам в этот вечер? Хотим немого развлечься. Не сомневаюсь, что она будет нас сопровождать. Я с места не сдвинусь без нее.
Щелки глаз на миг расширяются и сжимаются снова. Эдит в смятении. «Положение мое действительно неловкое. Выдерживать такое искрометное давление, идущее от него. Как я спасусь от этого? Лучше ехать с ними, чем так стоять даже еще миг под этим взглядом».
– Конечно же, господин, с удовольствием буду сопровождать вас. Извините, я должна вас оставить одного на некоторое время. Мне тоже надо сменить одежду. Брат мой сейчас вернется.
Она вышла. «Почему у меня такое тяжелое дыхание? Несомненно, не из-за этого, с руками мясника. Просто было ужасно неловко».
– Куда бы хотела госпожа поехать? – Гейнц за рулем. Эмиль Рифке сидит вплотную к ней. И опять эти узкие щелки глаз хищника, лишающие ее покоя.
– Простите, я хочу слушать цыганскую музыку, танцевать под звуки этой мелодии.
– Согласен. Гейнц, гони! – и обоих одолевает смех.
Доктор Ласкер и Саул возвращаются домой до наступления темноты. С момента выхода из дома Леви мальчик молчит. Звука нельзя добиться от него. Доктор Ласкер оставляет это напрасное занятие и сосредотачивается на размышлениях.
В этот час скамья занята целиком. Четверками и тройками прогуливаются по переулку девочки лет четырнадцати, и гуляющий по тротуару, должен пройти сквозь их строй. Есть парни, которые занимаются этим весь вечер: прогуливаются взад и вперед, каждый раз разделяя девочек, которые получают от этого большое удовольствие, смеются и подмигивают в ответ на подмигивания парней. Целый день они трудились на фабрике, теперь город их. Когда они проходят мимо Отто, он не может удержаться:
– Не чувствуете, какой запах в воздухе? Яд источают эти девицы, и вправду, голые змеи, хуже всех проституток переулка. Почему нет? Из корня гадюки исходит яд.
Девицы слышат, но не понимают намека. Наоборот, им приятна беседа с ним.
– Отто, расскажи нам, почему ты дал собаке имя – Мина?
– Ну, в общем-то, Мина это также имя моей жены. Однажды купил эту собаку, вернулся домой и закричал: «Мина, куколка моя, любимая, иди сюда, быстрей». – Тут же соседи распахивают окна, следят за спектаклем, и лопаются от смеха. – Так вот отомстила мне жена! Не спрашивайте, не спрашивайте…
– Саул, завтра в обед приедут тебя забрать на каникулы. Будь готов. Скажи хотя бы, было хорошо?
– Да, дядя, было хорошо.
Они расстаются, Саул идет домой. Эльза стоит у дома. Вышла на работу, платье на ней черное, светящееся, короткое, до колен. И Пауле стоит там, опираясь о стену дома, руки в карманах, сигарета в углу рта, стоит бесцельно, смотрит и молчит. Еще немного, и люди пойдут в трактир. Он находится напротив. На оконном стекле трактира нарисована полуголая толстуха, а под нею надпись – «Заходите посмотреть на жирную Берту».
Саул знает, что нет никакой Берты, и никогда не было. Это сделано лишь для привлечения публики, и кто однажды сюда заходит, скорее всего, уже не выйдет оттуда. Даже если не найдет там жирную Берту.
Мясная лавка полна входящих и выходящих евреев, много разговаривающих и мало покупающих. Но это не имеет значения. Мать Саула занята по горло, и ни о чем не спрашивает. Спросила бы, Саул ничего бы не мог сказать. Все здесь видится ему уродливым, невероятно уродливым.
Глава третья
Какое чудесное утро! – обращается Саул к Отто.
Отто не слышит, он погружен в очередной спор. В это утро безработные вышли раньше обычного, окружают киоск. Диспут закипает, Мина лает, Отто охрип, можно ли обратить внимание на чудесное утро?