Дом моделей
Шрифт:
Когда я шел обратно, некто – он уже сидел в баре, когда я вошел, но я не обратил на него внимания – встал и деликатно, не полностью, преградил мне дорогу. Я молча, но с выражением вполне недоброжелательного недоумения посмотрел ему в глаза, а потом смерил взглядом с головы до ног – давно, еще во времена советских пивных, усвоенный мною прием отшивания ханыг, набивающихся на беседу и угощение.
Человек был ростом не мал, почти с меня, но крайне незначителен общим сложением, узкоплеч, с маленькой, сплющенной с боков головой на тонкой шее. Нельзя сказать, чтобы он был лыс, просто сероватые волосы росли удивительно редко, нос был довольно
Однако стоял он, препятствуя моему движению, твердо, не реагируя на мои красноречивые знаки глазами.
«Да?» – Я вложил максимум неприязни в этот полувопрос, поскольку с кем бы то ни было общаться сейчас мне не хотелось даже больше обыкновенного.
«Извиняюсь, не такой-то будете?» – говорил он с каким-то не совсем мне внятным провинциальным акцентом, но робкими были только слова, а интонация вполне независимая.
«Допустим, – все так же недоброжелательно и даже грубо ответил я, – а откуда, собственно, вы меня знаете и какое у вас ко мне дело?»
«Да вы присаживайтесь, – пригласил он, как будто я к нему на прием пришел, – присаживайтесь, два слова, буквально, чисто одна минута...»
Он отступил в сторону, я прошел к своему столику и сел, он тут же пристроился напротив. Стало понятно, что это тот случай, когда проще послушать минут десять и только потом прогнать, чем продолжать настаивать на своем праве непрерываемого одиночества.
«Только, пожалуйста, недолго, у меня совсем нет времени. – Я заметил, что уже оправдываюсь, так всегда бывало, когда я сталкивался не с грубым напором, а вот с таким канюченьем. – И вообще я сегодня устал, хочу один побыть...»
«Буквально пять минут, важное дело, понимаешь...»
И не успел я продохнуть от этого внезапного перехода на «ты», как он уже брякнул:
«Вот, понял, девушка тут с тобой недавно была, я о ней предупредить хочу, что она это... нечестная... в общем, по жизни конкретно... ну сам знаешь... по-мужски говоря, блядь в смысле...»
Кто бы мне объяснил, что случилось тогда в моей голове? Но почему-то, вместо того чтобы послать его или даже обозначить – хотя бы – движение кулака к его упырьей роже, я спросил: «А почему я раньше... тебя здесь не видел?»
Неожиданно этот идиотский вопрос произвел на него впечатление, он засуетился, вскочил из-за моего столика: «Да я вон там, вот здесь, понял, тебе не видно было, а я там сидел, чисто выпить пива зашел, и тут, прикинь, вижу ее, я по жизни ее вот так знаю, ты понял, мы в школе вместе учились, а потом она пошла и стала ходить, и столько пацанов подставила, ты вообще упадешь, а кто ей тебя велел сделать, я знаю, но это такой крутняк, я даже тебе не скажу, пусть мы с тобой братья, но тут все отдыхают...»
В этот момент пародийной его речи до меня дошел наконец ее смысл, и с легким щелчком – так становятся на место детали оружия, собираемого «без отвертки», – стало на место все, что происходило со мною с того вечера, как она подсела ко мне...
«Пошел отсюда! – прошипел я, приподнимаясь, и он тут же оказался стоящим у выхода. Я оглянулся – дело, видимо, и на этот раз шло к закрытию, в заведении было пусто, только буфетчица испуганно пялилась на меня из-за стойки. Он сделал было движение вернуться, объясниться, видимо, хотел, гадина,
Он исчез. Со стороны стойки раздался негромкий звук, я оглянулся – буфетчица прокашлялась и уже почти слышно прошептала: «С пацанами вернется, он с пацанами вернется, ой, молодой человек, он же с пацанами вернется, вернется...»
Да, все встало на место.
Вот почему она показалась мне с самого начала отчасти знакомой, я-то подумал, потому что у нее внешность такая... среднеарифметически симпатичная, – ничего подобного, просто она абсолютно совпадает с описанием той, желтоволосой, только выкрашена получше, все же не уличная...
Она проститутка.
Она пришла, чтобы меня подставить.
Следом за нею идут бандиты.
И уже начинаются неприятности, но есть ли вторая дверь, чтобы уйти из этой ситуации?
И оставит ли она ее открытой?
А ведь я уже привязался к ней не меньше, чем несчастный мой герой к той шалавке.
Неужто же я должен повторить за ним все, весь сюжет, а не только бессонницу и пьянство? Что это за новые тайны литературы?
Литература... Она советовала, почти требовала – бросить все. Тут отличие... Та, в романе, ничего старику не советовала, та была попроще...
Ну так и я не престарелый архитектор, не русскоязычный француз, полного отождествления не бывает.
Нельзя писать роман о романе, напомнила мне она, нельзя писать о своем писательстве, надо менять жизнь.
Она была права, надо менять жизнь.
Я додумался до этого, сидя за тем же столиком через пару дней. Дни эти прошли самым заурядным образом.
Просыпался, как многие известные мне сильно пьющие люди, в каноническое время – в половине пятого. Нельзя сказать, что это была знакомая всем картина похмелья, с головной болью, тошнотой и какимто сверхъестественно ужасным вкусом во рту, – нет. Впрочем, возможно, она стала бы такой, помедли я некоторое время, но я не давал синдрому разгуляться, а немедленно, не глядя, протягивал руку и нащупывал стоящую с вечера, точнее, с ночи, на полу, в пределах досягаемости, недобитую емкость – чаще всего ноль семь «Уайт энд Маккэй», самого дешевого в городе, но настоящего скотча. Движение – отвинтить пробку, следующее движение – чуть приподняться на локте, следующее – другой рукой горлышко ко рту... Как говорил один мой приятель: «Горнист, играй подъем!»
При совершенном моем неприятии в определенного рода контексте определенного рода подробностей – здесь упомяну: в этом случае подъем, как правило, можно было трактовать в двух смыслах, из которых один был вполне игривым. Так уж устроен мой организм, что утром с перепоя он чрезвычайно активизирует деятельность гормонов...
Глотнуть надо было ровно столько, чтобы почувствовать самое легкое движение в мозгах – не опьянение, а именно едва заметный сдвиг, маленькое смещение мира, как бывает, когда трогается тяжелый дальний поезд и за окном начинает медленно перемещаться оставленное пространство. Ни в коем случае нельзя тут же продолжать – и оглянуться не успеешь, как утратишь контроль, и результат может быть ужасным: например, однажды явился на службу совершенно невменяемым, что было замечено, серьезных неприятностей не последовало, но недоумение на следующий день было высказано, а главное, сам, пока не очухался часам к двенадцати, успел много глупостей натворить...