Дом на горе

Был тихий предзакатный час, жара давно спала, деревья замерли, и солнце неторопливо снижалось к горизонту.

Мальчишки собрались у конюшни.

И оттого ли, что закат предвещал на завтра хороший, погожий денек, или оттого, что все ладилось и шло по порядку в этом мире, обычно строгий и мрачноватый конюх Тимофей Новоселов оказался сегодня в добрейшем настроении и сам предложил ребятам

Мальчишки мигом разобрали лошадей.

– Стоп, эскадрон! – Новоселов поднял руку. – Чур, моих директив не превышать! Поить где положено, скачек не устраивать. Дошло, лихачи?

– Дошло, Тимофей Иваныч… Уж вы положитесь на нас, – смиренно ответил Паша Кивачев, коренастый подросток с широким лицом и светлыми волосами.

– Тогда будь за старшего, Павел. Присматривай там! – наказал конюх и задержался взглядом на худощавой, но крепко сбитой фигуре Кости Ручьева.

Тот, точно влитой, сидел на медно-красном сильном жеребце Гордом, крепко сжав босыми загорелыми ногами его горячие бока.

«Порох на порохе едет и порохом погоняет! – Новоселов неодобрительно покачал головой. – И когда он Гордого успел захватить?..»

– Ты бы, Костюшка, жеребца-то Паше уступил – у него рука спокойная.

Костя, чубатый, смуглый, с упрямой складкой на переносице, вспыхнул и с силой вдавил темные пятки в бока лошади. Гордый рванулся вперед, но мальчик туже натянул поводья – и жеребец заплясал на месте.

– Тимофей Иваныч… – только и нашелся сказать Костя.

Глаза его вспыхнули, и конюх понял: сейчас мальчишка никому не уступит Гордого.

– Мы за ним присмотрим, – сказал Пашка.

– Ну-ну, поезжайте, коли так, – согласился конюх.

Мальчики тронули коней. Миновали колхозные усадьбы, кузницу, силосную башню, водокачку, легко взметнувшую вверх колесо ветродвигателя, похожее на огромный веер. Потом пустили коней рысью по глубокому, прохладному овражку и вскоре выехали к реке, к тихому полноводному водопою. Отороченная по берегам густыми зарослями ивняка и черемухи, река лежала без единой складочки, и в ней, как в зеркале, отражались курчавые прибрежные кусты и перистые облака высокого неба.

Лучшего места для водопоя не найти!

Мальчики, остановив коней у самого берега, опустили поводья и разом причмокнули языком, что должно было означать: «Вы сегодня хорошо поработали. Пейте, кони, досыта – воды хватит!»

Лошади жадно припали к парной воде. Пили долго, сосредоточенно, не отрывая губ, а мальчики сидели не шелохнувшись, и им начало казаться, что река мелеет, вода отступает от берегов и вот-вот обнажится дно, усеянное цветными камешками.

Первым, фыркая и роняя с губ зеленоватые капли, похожие на виноградины, оторвался от воды жеребец Гордый. Он вскинул точеную рыжую голову, вытянул мускулистую, сильную шею и заржал призывно и звонко, словно хотел оповестить всех, что вот он наконец утолил жажду и теперь по-прежнему резв, бодр и молод. Потом вошел по колени в воду и властно ударил копытом по глади реки.

Мальчишки переглянулись.

– Абреки и джигиты! – тонким голосом закричал Алеша Прахов, малорослый веснушчатый паренек с лукавыми черными, как спелые ягоды черемухи,

– Не хорохорься, Прах! – остановил его Паша. – Все равно тебя в кавалерию не примут… ноги коротки.

– В самом деле, Кивачев, – с досадой сказал рослый Митя Епифанцев, – раз к реке приехали, надо хоть искупать коней.

– Насчет искупать сказано не было… – не очень уверенно возразил Паша.

– А ты по сказанному все живешь! Отсюда досюда! – не оборачиваясь, вполголоса сказал Костя Ручьев, незаметными движениями коленей и пяток заставляя Гордого идти вперед.

– Ты это брось, брось! – встревоженно закричал Паша. – Там, посередине реки, ключи бьют… закрутить лошадь может.

Но Костя ничего, казалось, не слышал. Смешно же, в самом деле, слушать предостережения Паши, про которого в селе говорят, что он рассудителен и осторожен, как столетний дед! А ведь Гордый – знаменитый фронтовой конь. Ему, верно, и самому хочется тряхнуть стариной и после утомительной работы выкинуть что-нибудь такое, чтобы люди сразу признали в нем бывалого кавалерийского коня.

Вот уже вода достигла Гордому до груди, коснулась шеи. Жеребец вдруг оттолкнулся от песчаного дна, вытянулся и поплыл.

Костя ощутил, как заиграли твердые мускулы Гордого.

Мальчики невольно залюбовались, как легко и, главное, бесшумно плыл Гордый.

– Хорошо плывет! На таком только в разведку ходить… – с удовольствием оценил коня Алеша Прахов и воинственно скомандовал:

– Эскадрон, за мной! Вплавь!

Но пегая кобыла, на которой сидел Алеша, известная в колхозе под кличкой Командировочная, не захотела форсировать реку. Она покрутилась на берегу, потом лихо взбрыкнула, без всяких усилий сбросила Алешу со спины и неторопливо побежала к клеверищу полакомиться молодой отавой. Сконфуженный Прахов помчался догонять строптивую лошадь.

Костя между тем, сделав большой круг по реке, направил коня к берегу. Здесь он сполз с мокрой спины лошади, нарвал осоки и, как мочалкой, принялся тереть лоснящиеся бока Гордого, его грудь и спину.

– Ну, что же ты? Клюквы объелся? – насмешливо спросил он, заметив растерянное лицо Паши Кивачева. – Купать, так купать… Командуй!

Кивачев уныло махнул рукой – нет, не слушают его ребята, всегда этот Ручьев сделает по-своему.

– Купайте, коли так, – уныло согласился Паша.

Река забурлила, закипела, словно в ее глубине разыгрались могучие сомы. Четкое отражение прибрежных кустов исказилось, светлые перистые облака порвались в клочья. О берег заплескались мелкие, частые волны.

Неожиданно Костя услыхал песенку. Ее пели два голоса: один был глуховатый, с хрипотцой, другой – тонкий, срывающийся. Певцы пели не очень складно, но громко, с удовольствием и, наверное, были уверены, что лучше их никто еще не пел.

Как ни прислушивался Костя, он не мог понять песни и только улавливал отдельные слова о походе, о золоте, о бруснике.

Но вот из-за кустов вынырнул вихрастый мальчуган с палкой в руках.

– Колька! – крикнул Костя, и лицо его озарилось улыбкой.