Выстрел с Невы: рассказы о Великом Октябре
Шрифт:
ВЫСТРЕЛ С НЕВЫ
Рассказы о Великом Октябре
Александр Попов
ВОСПОМИНАНИЕ О КОСТРЕ
Кажется, мы первые разожгли тогда у Смольного костер — дядя Вася и я. Начало смеркаться. Опять ветер приволок откуда-то грязные лохматые тучи, бросил их здесь над площадью и
Хорошо про это помню — две барки мы тогда разгружали. Их пригнали военные моряки из села Рыбацкого, что лежит вверх по Неве, недалеко от города. Высмотрели там, взяли на буксир и прямо к Смольному. Хозяин хватился, когда мы уже трудились. Прилетел на извозчике — орал, грозил каторгой. Дядя Вася, как старший, всю вину принял на себя. Сказал свою фамилию, имя, отчество, домашний адрес, показал документ, но ехать с господином отказался. А тот тащил его ни больше ни меньше — к самому Керенскому. Так и помчался к нему один. Выхватил у извозчика кнут, хлестанул им лошадь и громко, по-бабьи завыл…
Думаете, мы смеялись? Ничего подобного. Даже расстроились немного. Ведь это было утром 24 октября 1917 года. Россией еще правил капитал. Только дядя Вася чему-то все улыбался да поторапливал нас: «Давай, ребята, живей! Время-то летит, как бы правитель и впрямь сюда не явился». Вскоре прибыл еще народ, человек с полсотни, дело пошло веселей.
Вот какие это были дрова. И вот какой это был костер. Он быстро разгорался. Озорное еловое поленце стало стрелять и сыпать вокруг искрами. До чего ж это было красиво! Никогда прежде не видел я такого веселого костра… Руки в ссадинах, обе ноги ушиблены, спину не разогнуть, а на душе сразу посветлело.
Однако же коварная эта штука — костер. Едва разгорелся, подрумянил нам щеки, заиграл струйками пара на мокрой одежде, как захотелось поставить на тот костер котелок, да присесть рядом, да вытянуть к теплу занемевшие ноги. И все на свете — из головы прочь. Даже про винтовку забыл, что стоит в козлах рядом. Слушаю только, как звучно стреляет полено, — вот и все мое боевое настроение. И, похоже, не только со мною так. Вижу, бородатый Матвей, плотник с мебельной фабрики, снял сапог, размотал с ноги мокрую портянку, протянул ее к огню.
И сразу же — сердитый голос дяди Васи:
— Отставить! Этак все войско начнет сейчас сушить портянки.
«Все войско». А я ведь и вовсе на босу ногу, без портянок!..
Еще ночью, когда вернулся со смены, началась эта баталия. Помылся, сел за стол и, не успев опустить ложку в надоевшие пустые щи, взял да и выложил матери все, что носил в себе уже несколько дней: так, мол, и так — иду к большевикам, будем свергать Временное силой оружия.
Мать сразу захлебнулась слезами, испугался я даже. Запричитала, как над покойником: «Батьку на войне убили, и этот от меня уходит!
И что только на свете творится — мальчишка, еще в прошлом году на улице в сраженья играл, еще шрам от камня на голове не сошел, а тоже туда лезет!»
Я слушал, молчал, давился ненавистными щами — дело мое было решенное, чего уж тут отвечать. Поел и лег спать.
Проснулся часов в семь, на дворе еще темно. Зажег свет, вижу — матери нет. И сапог моих нет, и портянок нет. Озлился сильно. Зубами даже заскрипел — первый раз в жизни, само так получилось. Рванул крышку сундука, достал отцовские сапоги (батя их в праздники надевал), сгоряча натянул на босу ногу, схватил тужурку — и вон из дому. Уже у самой калитки долетел до моих ушей знакомый голос: «Михаил!.. Мишка!.. Прокляну!» А может, и не было этого, почудилось только.
Возле Смольного наткнулся на какой-то отряд. Спрашиваю: где тут записывают, винтовку где можно получить? Здесь и встретился с дядей Васей. Невысокий, коренастый, лет сорока, но уже поседелый. В замасленной куртке, строгий. Смотрит на меня, будто насквозь глазами прошивает, задает вопросы: кто, откуда, слыхал ли про Ленина?
— Еще бы не слыхать! Руку за него сколько раз поднимал!
— А своих от чужих в бою отличишь?
Вот не ожидал! Такой простой вопрос, а как ответить?.. По речам, конечно, отличить можно. Еще по красным бантам. А иначе?.. Замялся я, не знал, что сказать.
— Ладно, — решил дядя Вася, — научим. Шагай с нами!
Я стал в строй, и мы двинулись, весь отряд — теперь одиннадцать человек. Вышли на Неву и принялись разгружать барки с дровами…
И вот стою теперь у костра в отцовских сапогах на босу ногу, гляжу, как бородатый Матвей снова наматывает свою мокрую портянку, и вроде начинаю куда-то уплывать. В эту минуту подходят к нам двое матросов, перепоясанных пулеметными лентами, и один строго говорит:
— Ребята, с дровами поаккуратней! Дрова для боя приготовлены. Для баррикад…
Сказано суровое слово «бой», и голова моя мигом яснеет. По телу бежит жаркая дрожь. Дрова — для боя. И мы здесь для боя. Каждую минуту его жди, не зря же дядя Вася одернул Матвея.
Я оглядываюсь вокруг. На площади уже пылают десятки костров. К Смольному и от Смольного с грохотом катят грузовики, набитые людьми. Трещат самокаты. Вокруг нас становится теснее.
В Смольном освещены почти все окна, но свет тусклый, лампы, видать, горят вполнакала. Я-то знаю почему — это наша станция подает туда ток, а с топливом у нас худо, полной выработки электричества никак не дашь.
Кто-то сует мне в руку сухарь. Глянул — Леонид! Новый мой дружок. Сегодня познакомились. Мне двадцать один, ему двадцать два. Из Архангельска, северной крови — голубоглазый, кожа белая, чистая. Не то что я — краснорожий, да еще уголь в поры въелся. Весь день мы работали рядом — локоть в локоть. И нисколько парень от других не отстал. А ведь он студент, другая порода…
Возле нашего костра уже полно чужих. Кто-то кинул в огонь еще несколько поленьев. Зачадило. Во все стороны брызнули искры. Народ раздался — только один не двинулся с места.