Дом на городской окраине
Шрифт:
— Папа, возьми еще кусочек мяса, — прервала его пани Сырова.
— Не могу, доченька, не могу, ты не представляешь, как я слаб… Сегодня ночью мне приснилось, будто я в каком-то большом городе, вроде как в Кельне… но это был не Кельн, и там была большая казарма, как в Младой Болеславе… и я загружал ФУРУ, сплошь шнурки для ботинок, одни шнурки, конца этому не было, а я очень торопился… И нет никого, кто бы мне растолковал, что значат эти шнурки для ботинок?.. Большую тяжесть чувствовал я в груди. Мать заказала для меня пояс на кошачьем меху… Доказано, что кошачий мех вытягивает
Когда зной немного спал, супруги отправились на прогулку. Они шли по селению, тянущемуся вдоль извилистой долины. На деревянном мостике, перекинутом через ручей, стоял шарманщик, надвинув на глаза козырек от солнца, и автоматически крутил ручку своего инструмента. На брёвнах, сняв пиджаки, сидело несколько стариков. Из ресторанчиков под открытым небом доносился глухой стук сбиваемых кеглей.
Супруги вознамерились было свернуть в поле, но тут путь им преградила процессия, двигавшаяся под бренчанье оркестра. Во главе процессии вышагивал мужчина, облаченный в платье барского надсмотрщика; у него были накладные усы, и он устрашающе вращал глазами. Вслед за ним ехало верхом несколько мужчин и пышнотелых женщин в национальных костюмах, лошадиные гривы были заплетены в косички и украшены лентами.
Садовые рестораны были заполнены горожанами, которых привело сюда, под разноцветные фонарики, желание приятно провести воскресный день. Целыми семьями расположились они под раскидистыми каштанами, мужчины мусолили сигареты и потягивали пиво, женщины крошили в кофе рогалики. Дети отхлебывали красный и желтый лимонад. Распелёнутые младенцы в колясках блаженно сосали большой палец ноги. Это был благословенный воскресный день пражского маленького человека.
На полях волновались уже поднявшиеся хлеба. Над цветущим клеверным полем порхали флегматичные бабочки-белянки… На компостной куче вымахали огромные дикие маки. Резко пахло свекольными котлетами.
Супруги молча шли по меже, отмахиваясь от назойливых мух, которых привлекал запах пота.
И тут жена сказала: — Не знаю, в чем дело, но по-моему пани хозяйка что-то имеет против меня. Недавно я с ней поздоровалась, а она мне не ответила.
— Чиновника это ошеломило: — О, Господи! Ты ее чем-то обидела?
— Ума не приложу, — вслух размышляла жена, — разве что…
— Ну, ну? — настоятельно побуждал ее муж.
— Недавно, кажется, это было в среду, мне никак было не открыть окно. Она проходила мимо, и я ей крикнула: «Пани хозяйка, будьте так любезны, помогите мне открыть окно!» Но она дернула головой, поджала губы и пошла прочь. Не могла же она на это обидеться?
— На что же здесь обижаться? Тут ничего такого нет. Вероятно, это просто недоразумение. Но я тебя прошу — будь осторожна… Никакого неудовольствия. Мы маленькие люди, мы находимся в зависимости от домовладельцев и должны исполнять их волю. Только по-хорошему, спокойно. К хозяйке ты должна относиться почтительно. Мы не можем себе позволить выказывать гордость, ведь мое жалование слишком мизерно…
— Это
— Конечно, нет. Терпеть не могу такого пресмыкания. Я хочу быть равным среди равных. Ты жена чиновника, никто не смеет тебя обижать.
Глава шестнадцатая
На улице сгущаются сумерки, под зажженным фонарем на углу стоит группа подростков, обрывки их разговора доносятся до ушей чиновника, высунувшегося из окна.
— …говорит — знать ничего не знаю, тащи допуск, иначе и разговаривать не о чем.
— …его поставили правым полусредним, а он не потянул…
— …все без толку… но гоняли что надо…
— …что тут сделаешь, когда тебя все время опекают…
— …а ты мяч не держи, бей сразу…
— Мне противно смотреть на эту вашу мазню, — сказал горбатый подросток и презрительно цыркнул сквозь зубы слюной.
— Тебе хорошо говорить, — возразил ему долговязый юнец, — но если хочешь знать, такой мяч вообще не возьмешь.
— Гляньте, Бланка идет…
Через улицу перебегала девушка с высокой грудью.
— Иди к нам, мадам, дай полюбоваться! — крикнул горбун.
— Ишь какой, — сказала девушка, презрительно щуря глаза, — отвяжись от меня, понял?
— Пожалуйста, пожалуйста, — иронически раскланялся горбун, — передай от меня привет своим дражайшим предкам…
Девушка что-то ответила, но что — расслышать уже было невозможно. Горбун бросил ей вслед непристойное ругательство.
«Ну и народец, — ужасался в душе чиновник, — мне даже непонятно, о чем они говорят. Какое счастье, что мы живем в доме полицейского. Для таких убить человека ничего не стоит. Теперь вон сдвинули головы, наверняка сговариваются, как кого ограбить. Надо будет обратить на них внимание полицейского. Посадить бы их всех — и дело с концом».
Уже отходя от окна, он услышал детский возглас:
— Пан Фара, папа сказал, чтобы вы дали ему почитать детективные книжки.
— Передай папе, — прохрипел в ответ мужской голос, — что он многого хочет, пусть сперва вернет, которую у меня брал.
Чиновник захлопнул окно и пошел спать.
Тем временем к дому полицейского, взбираясь по ступеням, крались какие-то фигуры. Учитель Шолтыс стоял перед дверью своей квартиры и шепотом приветствовал входивших словами: «Господь Бог с вами!».
Тусклый свет лампы освещал их лица. Это были пожилые мужчины в черных долгополых пальто и пожилые женщины в невообразимо старомодных салопах.
Часы на здании школы пробили одиннадцать, когда откуда-то с первого этажа донесся странный сдавленный голос. Казалось, кто-то стонет, в отчаяньи моля о помощи.
Чиновник приподнялся на постели и широко раскрытыми от ужаса глазами вперился в темноту.
— Слышишь? — в страхе прошептал он.
Жена стряхнула с себя дремоту. — Что случилось? — сонно спросила она.
— Там… там… — заикаясь, произнес чиновник, — кого-то душат…
— Погоди… — сказала чиновнику жена, положив руку ему на плечо. Оба стали напряженно вслушиваться.