Дом на городской окраине

Полачек Карел

В установленный день и час Михелуп отыскал кафе «Универсаль». Встреча была назначена на субботу, и бухгалтер был свободен. Он сел за пустой столик, заказал кофе со сливками и долго выбирал рогалик в стоявшей перед ним корзинке.

Доел, закурил сигару и стал смотреть в окно, под которым медленно и лениво катила свои воды Влтава. Поверхность ее рябила дождем, печально лившимся с грязного неба. Михелуп наблюдал, как плотины вздувались вспененными волнами, как рыболов в старом бурнусе неподвижно сидел с удочкой в своей лодчонке.

Потом устал смотреть, отвернулся от окна, надел очки и принялся разглядывать окружение.

За круглыми столиками теснились полнотелые крупные дамы с завитыми волосами и большими бутонами в прическе; они откусывали куски торта и разговаривали жеманными сюсюкающими голосами, столь характерными для перезрелых женщин. Крикливо рыжие барышни с цветущими улыбками, моложавые и стройные, пронзительно визжали, обнажая здоровые, сверкающие белизной зубы. Озабоченные чиновники обмакивали рогалики в кофе, поглощая газеты, в то время как их жены, морща брови, бросали алчные взоры на покатывающихся со смеху молодых людей.

Бухгалтер попытался читать вечерний выпуск газеты, но не мог сосредоточиться — мешал громкий разговор за соседним столиком. Двое молодых людей сидели друг против друга, размахивали руками и пытались перекричать гул кафе.

— Представь, дружище, я заказал в мастерской тормоза новой конструкции, и теперь делаю поворот на четвертой скорости, — донеслось до бухгалтера.

Ответа визави он не расслышал.

— Машинка работает, как часы. Угадай, за сколько я доехал до Младой Болеслави?

Приятель что-то пробурчал.

— Протарахтел за сорок минут. Секунда в секунду.

Казалось, другой пан что-то возразил.

Рассказчик воспламенился:

— Если я сказал, значит, так оно и есть. Даю слово, коллега. Головой ручаюсь. От акцизного управления — и до самой площади. Я специально засек время.

— Не заливай, — просипел его приятель, — тогда бы тебе пришлось переть всю дорогу на стокилометровой скорости.

— Так оно и было. Повороты я брал на второй скорости. Полиция не успевала записывать. Вот, скажу я тебе, красотища!

— Рассказывай своей бабушке!

— Спроси хоть Аду, умник! Путци Лёви тоже был с нами. Он подтвердит. Выжимаю газ — волосы на голове шевелятся. Дым от нас так и валит, словно из кадила!

Приятель расхохотался.

— Карбюратор забарахлил. Бахало как из пушки…

Кафе гудело, словно рыночная площадь. Человек в ливрее звонил в колокольчик, вызывая посетителей к телефону. Приходили все новые люди, принося с собой влажный запах осеннего дня. Молодые господа с соседнего стоика расплатились и, не прекращая громкого спора, вышли. Их место заняли двое юношей с потасканными лицами и невинными глазами. Оба терялись в рыжих пиджачках с кокетливыми складками на спине; эти пиджачки как бы давали понять, что их владельцы недавно закончили театральное училище и ищут место в театре. Будущие актеры заказали трубочки со сбитыми сливками и погрузились в страстную беседу об искусстве.

От крика и шума у бухгалтера пухла голова, он страдал в этой тесноте. Минуты ползли медленно. Пожилая дама с той-терьером на руках спросила, свободно ли место за его столиком. Михелуп поднял голову и ответил, что у него назначена встреча. Дама пронзила его взглядом, полным ненависти, а той-терьер оскалил зубы.

Со скуки бухгалтер принялся разглядывать картины на стенах. Одна изображала синюю печень и зеленые кишки, развешанные на веревке. Михелуп задумался над этим изображением,

ничего не понял и повернулся к другой картине. Из рамы выглядывало нечто, похожее на розовую задницу; но в розовое мясо почему-то были воткнуты пестрые флажки, какими пользуются для обозначения боевых позиций. Еще одна картина изображала половинку обыкновенной гитары, сквозь которую просвечивали селедка и скособоченный бокал. Это были картины, нарисованные своенравной, доведенной до отчаяния кистью; странные одноглазые, безносые лица, калеки с обезображенными членами, безумный вихрь сумбурного бреда без ладу и складу. От них веяло безнадежностью и скукой. Бухгалтеру стало не по себе, точно он наелся опилок. Он вспомнил шкаф, который нелепо торчит посреди его столовой, нарушая симметрию и привычный порядок. Прощаясь с картинами враждебным взглядом, он почувствовал, как внутри у него клокочет тяжелая злоба. На современное искусство он реагировал как любой представитель среднего сословия, в душе призывая на художника полицию.

«Надо бы это запретить, — в ярости бормотал он, — нельзя такое терпеть. Подобные вещи художники могут себе позволить только у нас! Моя девчонка и та нарисовала бы лучше. Уж я бы призвал вас к порядку!»

Он посмотрел на часы.

«И что этот Длабач не идет? — возроптал он. — Жду его целую вечность!»

Тут он заметил маленького пожилого господина с седой щелочкой под носом.

— Пан Михелуп? — спросил господин.

Бухгалтер встал, чтобы представиться.

Человечек, потирая руки, провозгласил, что сегодня омерзительный день, холодно и без конца идет дождь.

Михелуп согласился с ним и добавил, что в это время года иначе не бывает.

Пан Длабач проявил солидарность с его мнением. Нельзя ожидать, что погода улучшится:

— Отвратная пора! — воскликнул он. — У меня дома госпиталь. Жена лежит, дети кашляют, словом, черт знает что!

Бухгалтер заметил, что-де теперь только и слышишь о болезнях. Он сам неважно себя чувствует.

Человечек захлопал в ладоши, призывая официанта. Долго раздумывал, что заказать, потом попросил рюмочку «капуцина» и стакан минеральной воды.

— Вы долго меня ждали, пан Михелуп? Я уже собрался выходить, как вдруг меня задержал шурин — не могу ли я откупить у него билет на концерт, он-де не сможет пойти. Черт возьми, на кой мне этот билет? Музыкой я не увлекаюсь.

— Много работы, да? — спросил Михелуп.

— Работенки хватает, — скривился человечек, — да какой от нее прок? Одни неприятности, одни заботы…

Михелуп помог ему обругать дурную экономическую ситуацию и предложил несколько точек зрения на нынешний кризис. Оба сошлись во мнении, что маленького человека режут без ножа и что самое время взяться за дело решительнее. Они подвергли нелицеприятной критике государственный аппарат и высказали недоверие властям.

— Так чтобы перейти к делу, — сказал миниатюрный господин. — У вас есть мотоцикл?

Бухгалтер подтвердил. У него есть мотоцикл, эта красивая и почти новая машина. Не хотелось бы с ней расставаться, но приходится, так сказать, по семейным обстоятельствам.

Пан Длабач кивал: он понимает.

— А сколько бы вы за эту вещь хотели? — спросил он.

Михелуп стал выкручиваться — мол, это нелегкий вопрос, и осведомился, сколько человечек даст.

Тот пожал плечами:

— Вы сами должны назвать цифру.