Дом на краю деревни
Шрифт:
Проснулась Марья рано. Марфы в избе не было. Огонь в печи давно догорел. Вилась пыль в первых лучах солнца. Тихо. Марья встала, сложила лоскутное одеяло и вышла на крыльцо. Голова была светлой. Словно и впрямь вымыли из неё всё горе. Дотронулась до косы. Влажная ещё.
Сама не зная, зачем, спустилась Марья вниз, туда, где песчаная дорожка вилась среди деревьев и терялась вдали, шагнула в густой утренний туман и пошла в сторону реки.
Прошла среди густых кустов, пересекла небольшое поле и неожиданно почувствовала, что под ногами её не песок вовсе, а обломки
Много лет прошло с тех пор, как церковь взорвали. А колокольня стоит. Разрушается постепенно, но стоит. Местные поговаривали, что порой на рассвете можно увидеть священника, которого давно уж нет в живых. При первых лучах солнца поднимается он на самый верх и звонит, звонит в колокола. Словно зовёт кого-то.
Половодье было сильное в этом году, реки ещё не вошли в свои берега, и потому сейчас ступени церкви уходили в воду. Марья присела, посмотрела вдаль. В реке отражалась колокольня, окутанная облаками.
Под ногами зашуршали обломки кирпича, упали в реку с тихим плеском. Рядом с Марьей присела Марфа.
— Бабушка, скажи, почему люди больно делают? — спросила Марья, продолжая смотреть в воду.
— Потому что, Марьюшка, совести у них нет, — ответила Марфа.
— Разве не у всех людей она есть? — удивилась женщина.
— Нет. Если бы она у всех была, разве позволила бы беззакония чинить?
— Почему же не у всех она есть? Разве человек сам выбирает, иметь ли ему совесть?
— А кто же ещё? Сам и выбирает. Воля ведь у нас свободная, так Господь решил, — ответила Марфа и посмотрела на отражавшуюся в воде колокольню.
— Бабушка… а душу можно вылечить, если ей больно?
— Отчего же нельзя. Можно, конечно.
— А как?
Марфа на мгновение задумалась.
— Простить, Марьюшка. И зла в ответ не делать.
Неожиданно в утренней тишине раздался удар колокола. Один. Потом ещё и ещё. Марья удивлённо посмотрела на отражение в воде. Рядом с колоколами стоял пожилой священник.
— Марфа… — Марье на мгновение показалось, что ей сейчас не хватит воздуха, чтобы вопрос задать. — Ты тоже это слышишь?
— Конечно, Марьюшка.
Марья слушала. Закрыв глаза и позволив себе чувствовать музыку, она словно улетала в какую-то неведомую страну. Неведомую, незнакомую, но почему-то родную.
— Бабушка, мне кажется, или колокола зовут кого-то? — спросила Марья, открывая глаза.
— Они давно зовут. Всех зовут, у кого ещё сохранилось вера в чудо. В человечность. В доброту и прощение. Зовут, кричат, только люди глухи.
— Неужели…они никогда не услышат?
— Кто знает… Но мы ведь с тобой слышим, верно?
Марья смотрела на отражение в воде, и ей почудилось, что облака вдруг стали плотнее. Они сгустились вокруг колокольни, и вот уже есть стены, купола. И люди, десятки, сотни людей выходят из дверей. А над ними плывёт колокольный звон.
— …Ууууу, — протяжно и одиноко выл в печной трубе ветер. Он нашёл того, кого звал.
Марья в тот день вернулась в деревню. Спокойная, умиротворённая. Ничего не стала объяснять мужу, просто сказала:
— Вань, давай уедем.
Муж удивился такой просьбе, но ни о чём не стал спрашивать.
— В дальнюю деревню. Там ведь тоже для нас работа найдётся. Не могу я здесь быть.
Уехали. Только перед отъездом Марья сходила к соседке и подарила ей платье, что муж из города привёз. Молча отдала, а потом запрыгнула на телегу с вещами и уехала.
Да, дом здесь меньше. Родни не было. Но зато люди были хорошие, открытые. Помогали им быт обустраивать, порой за советом к Марье шли: у кого корова болела, кому с лошадью помочь. Так и сдружились.
Вечерами, когда солнце опускалось за горизонт, шла Марья в домик на краю деревни, что у самого леса. Сидели они с бабкой Марфой, жизни сплетали. А порой и распутывали, в ровные клубочки дорог сматывали.
Засиделась как-то Марья у Марфы дотемна. Дождь начал накрапывать.
— Ложись у меня, внучка. А утром домой отправишься, — сказала Марфа, доставая лоскутное одеяло.
И снились ей всё те же девушки. Ночь тёмная, только звёзды светят. Идёт она с ними в лес. Ведут, плотным кольцом обступили. Привели на полянку, посадили на дерево поваленное, давай хороводы водить да в игры какие-то играть. Цветы сорвали, венок сплели, Марье на голову надели. Ночь, костёр горит, искры в небо звёздное бросает. И тут вдруг хоровод замедлился, в ручеёк выстроился. Видит Марья, что одна из девушек идёт через толпу, а перед ней все расступаются. Марфа рядом. Подходят они к Марье, а из-за спины девушки девочка маленькая выглядывает. Платьице у неё из лоскутков сшито, точь-в-точь как одеяло у Марфы. Девочка на Марью посмотрела внимательно, руку отпустила, на коленки забралась. Глаза огромные, синие. Волосы густые, золотом отливают.
— Милая, кто ты? — спросила Марья, придерживая малышку, чтобы та не упала.
— Дочка твоя, — спокойно ответила девочка и обняла женщину своими маленькими ручками.
Оторопела Марья, смотрит на малышку, боится слово сказать. А девочка, её точная копия, сидит, улыбается, с завязками рубахи играет.
— А почему ты раньше ко мне не приходила?
— Я не хотела. Там люди были злые, ты часто из-за них плакала. А сейчас время пришло, правда ведь?
…Открыла Марья глаза, чувствует — нехорошо ей.
Марфа, возившаяся у печки, оторвалась от дел, подошла.
— Плохо, внучка?
— Тошнит.
Марфа положила свою руку в морщинках на живот Марьи, осторожно его потрогала и улыбнулась:
— Милая, ты ребёночка ждёшь…
В положенный срок у Марьи родилась девочка.
Послали к бабке Марфе сказать, что первенец родился у Марьи, да не нашли её. Исчезла, словно и не было.
— Как дочку назовём? — спросил Иван.
— Марфой, — ответила Марья, не задумываясь.
Спустя время пришла женщина на берег реки, села на ступени и в лучах рассвета увидела, как на колокольню поднялись двое: батюшка и Марфа. Священник звонил, а Марфа смотрела, как в глубине колоколов рождалась музыка жизни. Так они и спустились вместе. Хотела Марья окликнуть, да не посмела.