Дом на краю света
Шрифт:
— А мать?
— Она умерла. Около года назад.
Он запихал в рот очередной кусок и протянул руку за следующим.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Почему? Ведь вы же ее не знали.
— Ну, я употребила эти слова в более широком смысле. Я хотела сказать, что сочувствую твоей потере. Продолжая жевать, он взглянул на меня так, словно я заговорила на санскрите.
Потом спросил:
— Как вы готовите этот соус?
— Масло, уксус, — ответила я. — Лимон. Немного вермута. Ничего сложного на самом деле.
— Никогда
— Хлеб — это мое хобби, — ответила я. — Я разве что во сне его не пеку.
— Ничего себе!
Изумленно тряхнув головой, он потянулся за новым куском.
После обеда мальчики поднялись в комнату Джонатана, и через секунду раздалась музыка — непривычный грохот ударных, от которого задрожали половины. Бобби принес свои пластинки.
— Господи, этот парень — настоящий сирота, — сказал Нед.
— Он не сирота, — возразила я. — У него есть отец.
— Ну ты понимаешь, о чем я говорю. Парню приходится несладко. Я начала убирать со стола. В детстве, я помню, были такие районы, куда мы вообще не заходили. Их для нас как бы не существовало — белое пятно на карте.
— Ну да. Поэтому Джонатан так с ним и носится. Если бы он был еще и колченогим, наверное, обедал бы у нас каждый день, а не через день, как сейчас.
— Что с тобой? — сказал Нед. — Я тебя не узнаю.
Я поставила тарелку Бобби на тарелку Джонатана. Чтобы создать иллюзию того, что он все съел, Джонатан художественно распределил свою еду по краям. Он был такой худущий, что иногда при ярком освещении казался почти прозрачным. Тарелка Бобби была без единого пятнышка, как будто он вылизал ее языком. И на скатерти, там, где он сидел, не осталось ни крошки.
— Я знаю, — ответила я. — И мне его искренне жаль. Но что-то в этом мальчике меня пугает.
— Он просто дикий, вот и все. Растет без матери и, естественно, не слишком ухоженный. По-моему, мы можем позволить себе обогреть одного дикого мальчика, как ты считаешь?
— Да, конечно.
Я понесла грязные тарелки в кухню. Добрый Нед и бессердечная Элис. Нед принес оставшуюся посуду.
— Не волнуйся, — сказал он, стоя за моей спиной. — Все мальчишки приводят домой диких друзей. Джонатан от этого не испортится, поверь мне.
— Но я не могу не волноваться, — сказала я, включая воду. — Ему тринадцать лет. Это… ну, мне трудно объяснить. Как будто вдруг открылась тайная сторона самого Джонатана. Что-то, что он тщательно скрывал, что-то такое, о чем мы даже не догадывались.
— По-моему, ты все чересчур драматизируешь.
— Ты думаешь?
— Да. Если бы мне не нужно было сейчас убегать, я бы рассказал тебе о Робби Коуле. Он был моим лучшим другом в школе. Меня особенно восхищало, как он открывал бутылки зубами. А он еще много чего умел.
— Ну вот ты и вырос таким.
— Я женился на тебе, — ответил он.
— Похвально. Хотя и не тянет на великое жизненное свершение.
— Я женился на тебе, и мне принадлежит лучший кинотеатр Кливленда и его окрестностей. И мне пора отправляться на работу.
— Пока.
Он обнял меня за талию и громко чмокнул в шею. Я почувствовала его специфический запах — смесь природного запаха кожи и цитрусового крема после бритья. Я словно оказалась на его территории, внутри его защитной оболочки и на какой-то миг поверила, что все проблемы рано или поздно разрешатся и все будет хорошо. Я повернулась и нежно поцеловала его в колючую щеку.
— Не грусти, — сказал он.
Я обещала постараться. Пока он был дома, это казалось возможным. Но едва он уходил, эта возможность таяла, как свет от фонарика, который он брал с собой на улицу. Я наблюдала за ним из окна кухни. Может быть, самым поразительным в Неде была его способность вот так, как ни в чем не бывало, шагать по этому городу из серого камня и желтого кирпича, продуваемого насквозь такими ветрами, от которых сжималось сердце.
Я взяла новую поваренную книгу с рецептами французской народной кухни и начала планировать завтрашний обед.
Было уже около одиннадцати, а Бобби все не уходил. Наконец я не выдержала.
— Мальчики, — крикнула я, — вы не забыли, что завтра в школу?!
Даже сейчас, спустя тринадцать лет, меня поражало, что я могу «звучать» так по-взрослому, как настоящая мама.
Я читала газету, когда Бобби наконец сошел вниз.
— Спокойной ночи, — сказал он.
В его манере говорить и держаться было что-то от иностранца, пытающегося освоиться с местными обычаями. Больше всего он напоминал беженца из отсталой страны, голодного и отчаянно пытающегося произвести благоприятное впечатление. То, как он произнес «спокойной ночи», было точной копией моего обращения к нему.
— Бобби, — начала я, не зная на самом деле, что сказать дальше. Просто он так выжидательно смотрел на меня…
— А?
— Мне искренне жаль, что с твоей матерью случилось несчастье, — сказала я. — Надеюсь, ты не воспринял мои слова за обедом как простую формальность.
— Нет, я все понял..
— А как вы с отцом справляетесь? Сами готовите, убираетесь, да?
— Угу. А еще раз в неделю к нам приходит домработница.
— А почему бы тебе как-нибудь не привести папу к нам на обед? Скажем, на следующей неделе?
Он посмотрел на меня угрюмо-вопросительно, как будто я нарушила некое неписаное правило его страны и теперь остается только выяснить, сделала ли я это умышленно или нечаянно, и все дело просто в коренном отличии местных обычаев.
— Не знаю, — сказал он.
Пожалуй, я сама ему позвоню. А теперь, мне кажется, тебе пора домой. Уже поздно.
— Да, хорошо.
Не скажи я этого — уверена, он бы так и не сдвинулся с места.
— Спокойной ночи, — сказала я, и эти слова как эхо вернулись ко мне, произнесенные мальчишеским голосом.