Дом на улице Овражной

Ступени крыльца скрипели, и я старался ставить ногу осторожнее: сперва на пятку, потом на носок. Доски скрипели и от Женькиных шагов, но он не обращал на это никакого внимания.

— Стучи, — сказал Женька, оглядев дверь и не найдя звоночной кнопки.

— Почему это я? И так все время то звоню, то стучу…

— Ничего не

Пришлось постучать.

Нам долго не отпирали. А может быть, мне просто показалось, что долго. Наконец за дверью послышалось быстрое постукивание каблуков. Сердитый женский голос спросил:

— Кто? Кто там?

— Откройте, мы по делу, — отозвался Женька, прижавшись губами к самой двери.

Звякнула цепочка, скрипнула щеколда. Нас оглядели сквозь щелку. Цепочка зазвенела снова, и дверь отворилась. На пороге, запахивая одной рукой полу цветастого халата, а другой придерживая у горла воротник, стояла пожилая женщина и ежилась от холода.

— Давайте живее! — потребовала она вдруг, а что непонятно. — Ну, скорее, скорее. Видите сами, не июнь месяц.

Что на дворе не июнь, а январь, мы с Женькой знали очень хорошо. Во-первых, у нас были новогодние каникулы, а во-вторых, мне то и дело приходилось растирать варежкой уши. Но чего надо от нас этой женщине, ни я, ни Женька не понимали и глядели на нее, хлопая глазами.

— Ну, что вы уставились? Хотите, чтобы я в сосульку превратилась? Долго мне еще дожидаться?

Конечно, ей было холодно стоять в раскрытых дверях. Но она могла позвать нас зайти хотя бы в прихожую.

— Нам узнать надо… — первым спохватился я. — Мы хотели спросить…

Чуть отстранив меня, Женька решительно подхватил:

— Вы в этом доме давно живете?

— Давно, давно. На агитпункте знают.

— А с какого года вы живете?

Женщина рассердилась.

— Что вы мне голову морочите? Говорите скорее, какое у вас дело. Вы из агитпункта?

— Нет, мы из Дома пионеров, — растерянно протянул я.

— Отку-уда?

Женька толкнул меня локтем. Мы еще раньше уговорились, если он толкнет, значит я должен молчать и не вмешиваться.

— Понимаете, — принялся поспешно объяснять он. — Мы из исторического кружка. Изучаем историю этой улицы… Овражной…

— Тут до восемнадцатого века овраги были… — совсем некстати вставил я.

— В восемнадцатом веке я тут не жила, — с раздражением ответила женщина и захлопнула перед нами дверь.

С минуту мы стояли молча, слушая, как стукается о дверную ручку цепочка. Потом Женька набросился на меня.

— И что ты лезешь не вовремя? Просили тебя? Выскочил со своими оврагами!..

— Ну, Жень, — оправдывался я. — Это ведь интересно. Тут вот овраги были… Домов за каналами — никаких. Лес стоял…

— Интересно! Все дело испортил со своим интересом.

Он махнул рукой и сбежал с крыльца. Я поплелся за ним.

— Из агитпункта! — досадливо говорил Женька, шагая по тротуару. — Виноват я разве, что не из агитпункта? В восемнадцатом веке не жила!.. Сами видим, не маленькие…

Я шел за ним и радовался уж тому, что он меня больше не ругает. Вдруг Женька остановился, и я с разбегу на него наскочил.

— Ничего, Серега, — сказал он, обернувшись. — Великое открытие — это, знаешь, не просто взять да в кино пойти. Вот, например, Ньютон… Хотя Ньютону не так-то уж и трудно было. Я в одной книжке читал: он сидел в саду, а ему яблоко по макушке — хлоп. Он и открыл закон земного притяжения.

— Мне тоже этим летом у бабушки в деревне яблоком попало, — вспомнил я. — Как треснет по голове… А как ты думаешь, Женька, Ньютон то яблоко потом съел или выбросил?

Но Женька меня не слушал. Он что-то высматривал на другой стороне улицы и вдруг, ухватив меня за рукав, потащил за собою через мостовую.

Мы остановились в узком тупичке между косыми сараями, возле кучи рыжих заснеженных бревен, приваленных к телеграфному столбу.

— Здесь! — сказал Женька. — Здесь будет наблюдательный пункт.

— Зачем пункт? — удивился я. — Для чего?

— Бестолковый ты какой-то, Серега. Подождать надо. Не одна же она в этом доме живет! Может, кто-нибудь выйдет… Садись.

Мы уселись на бревна. Из тупичка был хорошо виден дом и скрипучее крыльцо, с которого мы только что спустились. Мы сидели молча и ждали. У меня все больше и больше коченели руки. А в кончики ушей словно кто-то втыкал острые иголки.

Честно признаться, я уже жалел, что связался с Женькой. Третий день приходилось стучаться в незнакомые квартиры и нарываться на всякие неприятности. Мне не верилось, что из нашей затеи выйдет какой-нибудь толк.

Перед самыми каникулами Иван Николаевич, руководитель нашего исторического кружка в Доме пионеров, на занятии объявил, что наш кружок будет изучать новую тему — историю Овражной улицы. Я сейчас же решил записаться в первую группу, которая изучала доисторическую эпоху. Древняя история мне нравится больше современной и разных там средних веков, а Иван Николаевич весь кружок разделил на пять групп — по пяти историческим периодам. И тут как раз в дело вмешался Женька. Он сказал, что двадцатый век куда интереснее доисторической эпохи. Еще он сказал, что я бы помер со скуки, если бы родился в какой-нибудь четвертичный период кайнозойской эры, когда не было ни кино, ни самолетов, даже обыкновенных елок не было, а одни только папоротники.

— Представляешь! — хохотал он. — Пригласили бы тебя на новогодний папоротник!.. Вместо лампочек… головешки! Дед Мороз — в мамонтовой шкуре… И подарок — вместо мандаринов и конфет — кусок жареного ихтиозавра!.. Или каменный топор!..

Пока он выдумывал, какие еще подарки могли дарить на Новый год в древние века, я смеялся вместе с ним, а потом мы чуть не поссорились. Я стал доказывать Женьке, что изучать самые давние времена куда важнее, чем наш век, в котором мы сами живем и все видим. Но он ответил, что по сравнению даже с восемнадцатым веком доисторическая эпоха все равно, что детский сад по сравнению с нашим шестым «А».