Дом о семи шпилях
Шрифт:
В эту минуту, на пороге приемной показался, выйдя из соседней комнаты, сам Клиффорд. Лицо его было необыкновенно бледно, так бледно, что Гепзиба могла различить его черты в густом сумраке коридора, как будто свет падал на одно это лицо. На нем запечатлелось выражение презрения и насмешки, а в жестах Клиффорда сквозило внутреннее волнение. Остановившись на пороге и обернувшись назад, он указал пальцем в приемную так, как будто призывал не одну Гепзибу, но целый свет посмотреть на что-то непостижимо смешное. Этот поступок, столь несопоставимый с обстоятельствами, столь странный и сопровождаемый притом взглядом, который выражал чувство, похожее на радость, заставил Гепзибу опасаться, что посещение ее родственника решительно свело с ума Клиффорда. А спокойствие судьи она не могла объяснить себе иначе, как предположив, что он коварно наблюдает за тем, как Клиффорд обнаруживает признаки своего безумия.
— Успокойся, Клиффорд! — шепнула ему сестра, знаком призывая его к осторожности. — О, ради бога, успокойся!
— Пускай он теперь успокоится! Ему больше нечего делать, — ответил Клиффорд, снова показывая пальцем в комнату, которую только что оставил. — Что же касается нас, Гепзиба, то мы теперь можем танцевать, петь, смеяться, играть и делать все, что нам угодно. Тяжесть свалилась с наших плеч, Гепзиба! Старый мир рухнул, и мы можем теперь быть веселы, как и маленькая Фиби!
И в подтверждение своих слов он захохотал, продолжая указывать пальцем на предмет, невидимый для Гепзибы, в приемной. Тут ее вдруг поразила мысль о каком-нибудь ужасном происшествии, случившемся в ее комнате. Она проскользнула мимо Клиффорда, но почти в ту же минуту вернулась. Крик застыл в ее горле. Бросив на своего брата испуганно-вопросительный взгляд, она увидела, что он весь трепещет, но в этом смятении чувств на его лице все еще выражалась восторженная радость.
— Боже мой! Что теперь с нами будет? — воскликнула Гепзиба.
— Пойдем! — сказал Клиффорд решительным тоном, совершенно ему несвойственным. — Оставим старый дом нашему кузену Джеффри! Он о нем позаботится!
Только Гепзиба теперь заметила, что Клиффорд был в плаще — очень старом, — в который он обыкновенно закутывался в продолжение последних ненастных дней. Он махнул рукой, выражая желание — насколько Гепзиба могла понять этот жест — уйти из дома. Бывают такие головокружительные минуты в жизни людей, у которых недостает силы характера, минуты испытания, когда вдруг может проявиться их смелость, но когда эти люди, предоставленные самим себе, бесцельно идут вперед или следуют доверчиво за всяким случайным провожатым, даже если это ребенок. Они не обращают внимания на нелепость или безумие своего поступка, они слепо хватаются за сделанное им предложение. Гепзиба была именно в таком состоянии. Не привыкшая действовать, приведенная в ужас представившимся ей зрелищем и боясь спрашивать, боясь даже воображать, как это могло случиться, сбитая с толку удушающим страхом, который спутал мысли в ее голове, она повиновалась воле Клиффорда. Она двигалась как во сне — до такой степени была подавлена ее собственная воля.
— Ну что ты медлишь? — резко крикнул Клиффорд, который обрел решимость в момент страшного напряжения душевных сил. — Надевай свой плащ и шляпку или что тебе угодно! Все равно, что бы ты ни надела, ты не будешь красавицей ни в чем, моя бедная Гепзиба! Бери свой кошелек с деньгами, и отправимся!
Гепзиба повиновалась этим наставлениям, как будто ничего больше не нужно было делать, ни о чем больше думать. Правда, она начала удивляться, отчего бы ей не проснуться и не убедиться, что в действительности ничего ужасного не случилось. Не может быть, чтобы это было наяву; этот мрачный, бурный день еще не начинался; судья Пинчон еще не разговаривал с ней; Клиффорд еще не смеялся, не указывал пальцем, не махал ей рукой, призывая уйти из дома.
«Теперь я непременно проснусь! — думала Гепзиба, ходя взад-вперед и готовясь к отъезду. — Я не могу больше выносить это! Теперь я непременно должна проснуться!» Но он не наступал, этот момент пробуждения, не наступил он и тогда, когда, уже перед самым выходом из дома, Клиффорд тихо подошел к двери приемной и простился с сидевшим в ней человеком.
— Как нелепо теперь выглядит старик! — шепнул он Гепзибе. — И именно в то время, когда думал, что поймал наконец меня в свои лапы!.. Пойдем, пойдем! Скорее! А то он вскочит и цапнет нас, как кошка мышь!
Когда они выходили на улицу, Клиффорд обратил внимание Гепзибы на какие-то буквы на одном из столбов фронтона. То был его собственный вензель, который он вырезал в детстве с изяществом, характеризовавшим все его действия. Брат и сестра зашагали по улице, оставив судью Пинчона в старом доме своих предков.
Глава XVII
Бегство двух сов
Холодный восточный ветер заставлял бедную Гепзибу стучать немногими уцелевшими у нее зубами, когда она вместе с Клиффордом шла ему навстречу по улице Пинчонов к центру города. Но она дрожала не от одного холода (хотя, впрочем, ее ноги и в особенности руки никогда еще не были так мертвенно холодны, как теперь) — душу ее била такая же дрожь. Она была бесприютна в этом огромном мире! Это чувствует всякий, кто впервые пускается в странствование по свету, даже если он отправляется в путь в то время, когда горячий поток жизни стремится по его жилам. Каково же было Гепзибе и Клиффорду, пожилым людям, похожим своей неопытностью на детей, — каково было им выйти в открытый мир из-под сени вяза Пинчонов! Они предприняли такое путешествие на край света, о каком часто мечтает ребенок с какими-нибудь шестью пенсами и сухарем в кармане.
В продолжение этой странной экспедиции Гепзиба время от времени искоса посматривала на Клиффорда и не могла не заметить, что он находится под влиянием сильного возбуждения, которое и дало ему вдруг непреодолимую власть над своими движениями. Это возбуждение походило на опьянение от вина, но еще лучше можно сравнить его с веселой музыкальной пьесой, которую с дикой живостью играют на расстроенном инструменте.
Они встречали мало народа, даже тогда, когда вышли из уединенных окрестностей Дома с семью шпилями в самую многолюдную и шумную часть города. Две странные фигуры едва ли обращали на себя столько внимания, сколько молодая девушка, которая в это самое время проходила по мокрым тротуарам, приподняв свою юбку. Если бы их бегство случилось в ясный и веселый день, они едва ли смогли бы пройти по улицам, не став предметом оскорбительного любопытства. Теперь же они гармонировали с печальной непогодой и потому не выделялись из общей серой массы окружавших их предметов.
Было ли то намерение Клиффорда или дело случая, только они очутились наконец у входа в огромное строение из серого камня. Внутри этого строения было довольно большое пространство, наполненное отчасти дымом паровоза, готового отправиться в путь. Не размышляя ни минуты, с непреодолимой решимостью, если не беззаботностью, которая вдруг овладела им, а от него передалась и Гепзибе, Клиффорд тотчас подошел с ней к вагону и провел ее в отворенную дверцу. Сигнал был подан, поезд тронулся, и вместе с сотней других путешественников эти два необыкновенных странника полетели вперед, как ветер. Таким образом, после столь долгого уединения они наконец брошены были в великий поток человеческой жизни и понеслись вместе с ним, влекомые самой судьбой.
Все еще не избавившись от мысли, что это происходит наяву, затворница семи шпилей прошептала на ухо своему брату:
— Клиффорд! Клиффорд! Неужели это не сон?
— Сон, Гепзиба? — повторил он, почти захохотав. — Напротив, я спал до сих пор, но сейчас впервые пробудился!
Между тем они видели из окна, как мир проносился мимо них. Иногда они мчались по пустыне; потом вокруг них вдруг вырастал город; еще минута — и он исчезал, как будто разрушенный землетрясением. Встречные дома, казалось, срывались со своих оснований, широкие холмы скользили мимо. Все оставляло свою вековую неподвижность и вихрем неслось в противоположную им сторону.
Внутри вагона кипела обычная жизнь, представлявшая мало пищи для наблюдений другим путешественникам, но исполненная новизны для этих двух странным образом освобожденных пленников. Достаточно заметить, что здесь, под одной с ними крышей, было пятьдесят человек. Им казалось странным, как все эти люди могут так спокойно сидеть на своих местах. Некоторые, с ярлычками на шляпах (это были те, кому предстоял дальний путь по железной дороге), погрузились в чтение памфлетов, другие просматривали газеты. Несколько девушек и один молодой человек в противоположном конце вагона даже нашли место для игры в мяч. Они то и дело бросали его туда-сюда со смехом. Мальчики с яблоками, пирожками и конфетами, напоминавшими Гепзибе о брошенной ею лавочке, появлялись перед вагонами, когда поезд останавливался где-нибудь, и торопливо продавали свои товары пассажирам. Новые путешественники беспрестанно прибывали. Старые знакомые постоянно убавлялись. Некоторые засыпали, убаюканные говором и суетой. Сон, игра, дела, чтение и общее неизбежное стремление вперед — что же это такое, если не сама жизнь?