Дом обреченных

Вуд Барбара

Мои мысли путались. Я ничего не понимала. Это был ее дневник, с начала до конца года, написанный почерком, настолько не похожим на почерк письма, что казалось невозможным, чтобы он мог измениться за столь короткое время. Даже если в свои последние дни она все больше слабела и ее мучил артрит, ее почерк не мог превратиться в тот, которым было написано письмо. Те слова, которые я читала в Лондоне, были написаны твердой, крепкой рукой — совершенно иной, чем эта. Но чьей же?

В своем замешательстве я не

заметила, что уже не одна в комнате, что кто-то присоединился ко мне и теперь стоял молча рядом. И лишь когда я услышала, как дверь мягко щелкнула, я ахнула и обернулась.

— Боже, как вы меня напугали! — сказала я, едва переводя дух, человеку, стоявшему передо мной.

В темноте слышалось прерывистое дыхание.

— Это вы, Тео? — Я нащупала рядом свечу и быстро подняла ее. Лицо Колина ярко осветилось самым причудливым образом — рот искривлен в усмешке, волосы всклокочены.

— Что вы делаете в комнате тети Сильвии? — спросил он укоряющим тоном.

— Я… я искала в доме места, которые смогла бы узнать. Эта дверь оказалась незапертой…

— Это немного невоспитанно — читать личный дневник женщины, не так ли?

Я опустила взгляд на книгу, чувствуя неловкость.

— Это позволило мне почувствовать себя ближе к ней. Я почти вспомнила ее.

— О чем же еще он рассказал вам?

Я резко подняла голову.

— Что вы имеете в виду?

— Раз вы ссылаетесь на дневник, значит, вы читали его? Бьюсь об заклад, Лейла, вы были разочарованы. Тетушка Сильвия никогда не упоминала о вас; никто из нас не упоминал.

— Нет… Я не заглядывала туда.

Я ничего не понимала. Кто же прислал нам письмо?

— Знаете, кузина, — тихо сказал он, приблизившись ко мне на шаг, — небезопасно рыскать по старому дому в одиночку. Вам нужен провожатый. Некоторые из лестниц, которыми не пользуются, не ремонтировались, и вы можете получить травму.

— Мне так хотелось пойти, но все еще спали.

— Что ж, я уже встал и могу сопровождать вас. Тео тоже встал, но они уехали в Ист Уимсли.

— Они?

— Он и дядя Генри. Они ездят туда раз в неделю, взглянуть на фабрики.

— А вы не ездите?

— Мне нечего там делать. Ни мой дядя, ни мой кузен не думают, что я был бы способен управлять делами, так что меня в это никогда не посвящали. Хотя одно время я был полностью вовлечен в семейный бизнес, но это происходило довольно давно и к тому же очень недолго.

— Почему?

Его взгляд затуманился, голос стал отстраненным.

— После вашего отъезда. Дядя Генри забрал Анну с Тео и отбыл в Манчестер, управлять одной из наших фабрик там. Так что я остался здесь с моим отцом, управляя фабриками для сэра Джона. Но потом мой отец… — у него перехватило голос, — …и мать погибли во время поездки, так что Генри, Тео и Анна вернулись домой. Они приняли на себя ведение дел. Думаю, я не способен заниматься этим.

— Вы так считаете?

Он усмехнулся.

— Я ни на йоту, ни капельки не беспокоюсь об этих фабриках. Я не бизнесмен, я человек праздной жизни, и кроме того, — тут его голос стал твердым, — не в моем вкусе надзирать за шумными, вонючими текстильными фабриками, порождающими лихорадку в воздухе и распространяющими эпидемии среди бедняков, которые там работают. Я не одобряю тех условий, в которых приходится мучаться этим чертовым работникам. В общем, мне это не интересно.

Колин не извинился за свои выражения, но на сей раз я не обратила на это внимания. Я была изумлена внезапным волнением в его голосе. И его слова заинтриговали меня, поскольку я была согласна с этим. Каждый, кто видел фабрики Лондона, согласился бы.

— И мой великодушный дядя Генри, милая Лейла, на самом деле был против закона о десятичасовом рабочем дне! Он заявил, что это может породить праздность среди работников, которые будут проводить больше времени в кабаках. Ну, я подразнил его! Придет день, когда будет принят закон о восьмичасовом рабочем дне, а детям вообще запретят работать на фабриках. И когда настанет этот день… — Колин внезапно замолчал. Наступило неловкое молчание.

— Да, пожалуйста, продолжайте.

— Вы действительно согласны со мной?

— О, конечно согласна. А вы еще говорили, что некомпетентны. Какая жалость, что вы не можете приложить руку к этим фабрикам. Подумайте обо всех усовершенствованиях, которые вы…

Но он отмахнулся. Настроение ушло, огонь погас. Передо мной снова стоял мой легкомысленный кузен.

— Давайте оставим эту комнату, Лейла. Здесь больше нет ничего интересного для вас.

Я положила дневник туда, где обнаружила его, отложив загадку почерка на потом, и вышла с Колином в коридор. Лишь здесь он обернулся ко мне, взял свечу и поднес ее ближе к моему лицу.

— Вы так похожи на вашу мать, — мягко сказал он, — так похожи.

— А на отца?

Его глаза сузились.

— Да, и на отца тоже. У вас есть черты Пембертонов, которые делают вас безумно похожей на нас.

— Я не хочу говорить о безумии, Колин.

— Как вы правы! О, Лейла, если бы вы только знали, как ваш вид возвращает назад, в прошлое. Мне было только четырнадцать в то время, но я был уже достаточно взрослым, чтобы распознать красоту и изящество. Очень часто, будучи романтическим подростком, я жил надеждой хоть мельком увидеть лодыжку вашей матери. Она хоть и была моей тетей, но обладала способностью кружить мне голову!

— О, Колин! — рассмеялась я.

— А вы, Лейла, были таким непостоянным женским существом! Как легко женщины отвращают свои сердца от мужчин! Вы следовали за мной, как маленький вредитель. Но все это теперь в прошлом. — Его глаза изучали мое лицо. — Или нет?

— Вы, должно быть, ошибаетесь, Колин. Конечно, я смотрела на вас как на старшего, более мудрого брата, как и сейчас. Было бы совершенно непохоже на меня — увлечься своим кузеном.

— Вы помните, я много читал вам?