Дом одиноких сердец
Шрифт:
«Значит, старый ублюдок решил тряхнуть стариной. Нет, ничего у тебя не получится. И знаешь почему? Потому что за тобой слишком много долгов. Ты должен моему отцу, должен моей матери, но в первую очередь — мне. А ты хочешь увильнуть от своей обязанности, прикрыться лохматой стервой, использовать ее — и все только для того, чтобы оставить меня ни с чем? Но я был готов к этому! Еще отец предупреждал, что от тебя можно ждать чего угодно, и он был прав. От тебя действительно можно ожидать очень многого…
Но есть кое-что, чего даже ты, такой умный и понимающий, не знаешь. Ты не знаешь, что от меня тоже можно ожидать чего угодно».
Глава 2
За
— Мама заделалась бойскаутом, — на полном серьезе рассказывала Олеся бабушке, матери Максима. — Она перевязывает лапы белкам и оставляет секретные послания в дуплах. Вот вчера купили палатку. Даже не знаю, куда она сейчас отправится — может быть, в горы?
Даша смеялась вместе с ними, но на следующее утро высматривала записку в дупле с тем же радостным ожиданием. И совсем хорошим день получался, если под сосной она видела знакомую фигуру в светлом костюме, а подходя ближе, улавливала слабый запах одеколона, давным-давно вышедшего из моды.
Радостное предвкушение встречи никогда не обманывало ее. Боровицкий был прекрасным собеседником и таким же хорошим слушателем. Эрудиция его была, казалось, неисчерпаема, и Даше доставляло огромное удовольствие просто слушать, как он неторопливо рассуждает о чем-нибудь, время от времени поворачиваясь к ней и вопросительно заглядывая ей в глаза, словно пытаясь удостовериться, что она с ним согласна. Он был всегда элегантен и всегда галантен. В его отношении к ней проскальзывало что-то покровительственное, словно именно она была старой женщиной, а он мужчиной средних лет. Про себя Даша прозвала его аббатом Фариа: частенько случалось так, что после бесед с ним ей становилось понятным то, на что в течение долгого времени она не могла найти ответа. Петр Васильевич скупо рассказывал о себе, но у Даши сложилось впечатление, что у него есть дети и что его отношения с ними оставляют желать лучшего. Впрочем, Боровицкий не вдавался в подробности, а она не расспрашивала. У них было много других тем для разговоров.
В последний понедельник августа Петр Васильевич, встретившись, предложил:
— Дарья Андреевна, а не хотите ли познакомиться с моим авторским материалом? Я имею в виду, разумеется, дом престарелых, о котором я вам рассказывал. Мне было бы весьма любопытно узнать ваше мнение о некоторых его обитателях.
— А меня туда пустят? — заколебалась Даша, представив себе ограду с колючей проволокой наверху и охранника с бетонной физиономией.
— Пустят, пустят, — успокоил ее Боровицкий. — На сей счет совершенно не беспокойтесь. Готовы ли вы сами к таким впечатлениям, вот в чем вопрос.
— Вот заодно и узнаем, — решительно сказала Даша, беря Петра Васильевича под руку и направляясь по дорожке в сторону реки. — Только куда мы Прошу денем?
— А пускай с нами ходит, — решил Боровицкий, — мы же не будем сегодня в корпус заходить, а так, побродим по территории, получим первое впечатление от «Прибрежного». То есть вы получите — я-то уже и второе получил, и десятое.
Между высоких, качающихся на теплом ветру сосен они дошли до берега, где дорожка сворачивала направо. В двухстах метрах ниже по течению Даша с удивлением увидела голубое двухэтажное здание, очень аккуратное, за которым виднелись такие же чистенькие пристройки. Никакой колючей проволоки и бетоннолицего охранника поблизости не наблюдалось — была обыкновенная ограда, терявшаяся где-то среди сосен. Когда они прошли ворота, в глаза Даше бросились простые, но аккуратные клумбы, постриженные кустарники и чистые деревянные скамеечки через каждые пятнадцать шагов. Широкая заасфальтированная дорога вела от ворот ко входу в пансионат, а от нее разбегались в разные стороны, петляя и извиваясь, дорожки поменьше. По ним прогуливались несколько стариков, двое или трое сидели на скамеечках. Было тихо и пахло рекой.
— Петр Васильевич, как здесь хорошо! — изумленно сказала Даша, оглядываясь по сторонам. — А в корпусе…
— И в корпусе так же, — понял ее вопрос Боровицкий. — Я вам потом комнаты покажу, так вы наверняка некоторым позавидуете. Я ведь вам, Дарья Андреевна, говорил — частный пансионат, частный. И обитатели здесь… несколько своеобычные.
Они свернули на одну из тропинок и пошли вдоль живой изгороди.
— Вот, полюбуйтесь, — размеренно говорил Петр Васильевич, — на дальней скамеечке сидит Виктория Ильинична Окунева, бывшая балерина. Она, между прочим, терпеть не может собак, поэтому не мешало бы нам Прошу куда-нибудь пристроить, как вы полагаете? А я пока подойду и поздороваюсь с нашей служительницей муз.
Оглядевшись, Даша заметила у ограды небольшую лужайку, закрытую с одной стороны пышным кустом хризантем. Она отвела пса на лужайку и строго-настрого приказала ему лежать и ждать ее. Проша вздохнул, но подчинился. Даша убедилась, что его закрывает тень от куста, и побежала догонять Петра Васильевича.
Бывшая балерина, с которой он беседовал, оказалась невысокой сухонькой старушкой с поразительно красивой посадкой головы. Совершенно седые волосы, расчесанные на прямой пробор и собранные сзади в пучок, тонкие губы, маленький прямой нос… Даша подумала, что Окунева в молодости была красавицей. Когда она поздоровалась, подойдя к скамейке, бывшая балерина тут же повернулась к Даше с приятной улыбкой.
— Петр Васильевич сказал, что вам очень понравились наши клумбы, — произнесла она чуть дребезжащим голосом. — Мне было так приятно это слышать, ведь именно я предложила разбить их как раз здесь. Не правда ли, получилось очень мило?
Даша заверила Викторию Ильиничну, что получилось замечательно, и еще пять минут поддерживала светскую беседу о погоде и состоянии лесопарка. Когда они наконец отошли от скамейки на значительное расстояние, Даша заметила:
— Какая приятная женщина. Она, наверное, раньше была очень красивой?
— Не сказал бы, — возразил Боровицкий. — Я видел ее фотографии, где она снята совсем молодой: лицо самое непримечательное. А вот к старости в нем появилась некая значительность, которая, конечно, ей очень идет. Но черты лица правильные, этого не отнимешь. Между прочим, сия приятная женщина, выдающая себя за великую балерину, каковой она никогда не была, здесь не по своей воле.
— А по чьей же?
— Ее отправил сюда сын, деловой человек, как говаривали раньше, а по-современному — бизнесмен. Виктория Ильинична, живя с ним, умудрилась расстроить два его брака, и, женившись в третий раз, несчастный бизнесмен пристроил госпожу Окуневу сюда, поскольку поселиться отдельно наша балерина не захотела.