Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
И снова мадам Поли довольно резким тоном сказала по-английски несколько слов. Марк понял, что по какой-то неведомой причине эта женщина невзлюбила его.
— Да, — продолжала мадам, — вы допустили оплошность. Постарайтесь не повторять этого впредь. Заметьте, что Клемантина тоже заслуживает порицания. Ну да ладно, оставим это. Можете идти.
Выйдя в коридор, Марк должен был признать, что Рагно не стал вмешиваться и осуждать его, мало того, он всем своим видом выражал недовольство, когда мадам Поли пыталась подлить масла в огонь. Но если уж говорить правду, то, пользуясь известным «положением» Марка, платили-то ему гораздо меньше того, на что он мог рассчитывать в силу своей квалификации.
Все это абсурдно до тошноты. На улице он снова окунулся в колышущуюся на солнце знойную дымку и в светящееся безмолвие, поглощавшее все шумы. Коровы сгрудились под деревьями. Что-то поблескивало вдалеке — стекло или вода в пруду. Сколь бы унизительна и неприятна ни была эта чванливая беседа в гостиной, Марк не слишком огорчился. Он даже не сердился на Рагно, прекрасно понимая, какой страх внушала тому деспотичная старая дама. Нет, пока он шел к мотоциклу, собираясь отправиться в Монт-Арьель, он с тревогой задавался вопросом, какова будет реакция Люсьенн, когда она узнает — а это рано или поздно неизбежно должно случиться, — что около пятнадцати месяцев назад он убил человека.
X
Итак, в последующие дни Марк мог позволить себе встречаться с девушкой только по вечерам, да и то всего на несколько минут задерживаясь возле бельевой, прежде чем взобраться по этажам в мастерскую мадемуазель. Он искал способа найти выход из этого дурацкого положения. Но если тому противилась Люсьенн, испытывавшая неодолимый страх перед мадам, главное препятствие крылось все-таки в нем самом, в том помрачении сознания, в той внутренней опустошенности, которые порождались определенными воспоминаниями.
Между тем он прекрасно понимал, что нежность Люсьенн могла бы смягчить терзавшие его душу страдания. Так, во сне ему теперь гораздо реже являлось это красное лицо, будившее его своей усмешкой и заставлявшее обливаться в постели холодным потом. А однажды ему даже приснилась Люсьенн. Смеркалось, он лежал на берегу моря между утесами, вдруг вода перед ним забурлила, посветлев, и он было подумал, что из глубин вот-вот вынырнет солнце. Но появилась обнаженная Люсьенн и побежала ему навстречу в кипении света и морской пены. В радостном исступлении они тут же бросились друг другу в объятия, и эта сладостная минута, словно пережитая наяву, наполнила его на другой день счастливым трепетом.
Как-то утром Рагно вручил ему вызов судьи Роллена, первый с тех пор, как он здесь поселился. Вызов в парижский суд, куда он должен был явиться и куда в случае уклонения его все равно «доставят силами общественного порядка».
— Возьми день, и все дела, — сказал ему Рагно. — А в субботу или в воскресенье отработаешь.
Мертвенно-бледное лицо судьи (следствие какого-то недуга?), посеребренные виски, устало опущенные плечи и весь его довольно утонченный облик никак не вязались с суровостью приемной, которую не мог смягчить даже неудержимо льющийся в окно поток солнечных лучей.
После выхода из тюрьмы (Марк был приговорен к четырем годам) ему дали три года испытательного срока. Тогда в этой самой комнате судья рассказывал Марку о той роли, которая отводится ему в деле наблюдения за освобожденными из заключения и оказания им необходимой помощи, дабы они имели возможность окончательно исправиться и вернуться к нормальной жизни. Прежде чем упомянуть о поместье де Сент-Ави, судья сообщил ему также об обязанностях, которые подобная мера налагает на бывшего заключенного.
И вот теперь ему опять пожали руку, пригласили сесть, предложили сигарету, и все это без малейшего наигрыша или притворства. У Марка мелькнула мысль, что эти светлые усталые глаза повидали здесь, в этой комнате, немало несчастных, сломленных людей. Голос судьи Роллена звучал ровно, невыразительно и только иногда в нем появлялась некоторая теплота. Чтобы проверить какой-нибудь документ, он надевал очки, затем резким движением снимал их.
— Я рад вас видеть. Говорю вам то, что думаю.
Марк поблагодарил его. Ему было жарко (кожаная куртка давила, словно панцирь). Но если повезет, разговор будет недолгим.
— Месье Рагно прислал мне свой первый рапорт относительно вас. Он доволен вашими профессиональными качествами, а также, что особенно важно, вашим усердием в работе и вообще вашим поведением.
Откинувшись назад, он с улыбкой взглянул на Марка. Марк подумал, что судья, должно быть, догадался, насколько он удивлен.
— Не обманывайтесь на его счет, — продолжал судья. — Месье Рагно бывший военный, то есть человек, конечно, суровый, но он умеет ценить заслуги тех, кто у него работает. Однако…
В этот момент кто-то прошел по коридору, и судья подождал, пока стихнут гулкие шаги. Как и во время судебного разбирательства его дела, Марк почувствовал, что видит себя словно бы со стороны, и чутко стал прислушиваться к малейшим своим ощущениям. Слово «однако» он воспринял как своего рода сигнал.
— Однако после получения рапорта я все же позвонил месье Рагно, чтобы напомнить ему кое-какие формальности касательно вашего случая. Во время нашей беседы он проговорился, что однажды увидел на вашем лице следы от ударов, ударов, полученных в драке. Вы будто бы даже сказали ему, что сами сдачи не дали. Это верно?
— Да, месье.
— Вы не посвятили месье Рагно в обстоятельства этого дела, но мне хотелось бы, чтобы со мной вы были более откровенны. Доверьтесь мне. Расскажите, что произошло.
Несмотря на любезный тон, Марку вспомнились времена нескончаемых допросов, и он насупился.
— Это случилось из-за девушки. Она скрыла от меня, что замужем. Ну и как положено, неожиданное возвращение…
— Вас, стало быть, побили.
— Мне здорово досталось, прежде чем я сумел выбежать во двор и скрыться за домом.