Дом Одиссея
Шрифт:
Мгновение мозг пытается ухватить ускользающую реальность, а потом у нее вырывается:
– Приена?
Приена, командующая войском, которого не должно быть и в помине, стоит у окна, скрестив руки на груди. А ведь ей известно, где находится дверь и как пользоваться лестницей, – Пенелопа в этом уверена. И все же эта воительница с Востока с самого начала воспылала неприязнью к передвижению по тайным ходам дворца в сопровождении служанок Пенелопы, а потому предпочитает более прямые пути к своей порой работодательнице и вроде как царице.
– Кольцо, – провозглашает она, роняя толстый золотой обод в руку растерянной Пенелопе и полностью игнорируя лезвие, все еще неуверенно
Пенелопа моргает и медленно опускает нож, словно вовсе забыла о том, что держала его, смотрит на кольцо, подняв его повыше и щурясь в предрассветной мгле, и, не сумев ничего разглядеть, поднимается – ночная рубашка довольно интригующе сползает с ее покатых плеч, – подходит к окну, снова поднимает кольцо и, изучив его, резко, судорожно втягивает воздух.
Это самое сильное проявление чувств за довольно продолжительное время, отчего даже Приена вздрагивает, подвигаясь ближе.
– Ну? – спрашивает она. – Это война?
– Ты уверена, что это Электра? – уточняет в ответ Пенелопа. – Маленькая, злобная, считающая пепел модным аксессуаром?
– Ее солдаты – микенцы. – Приена убила достаточно микенцев; она знает, о чем говорит. – И я не вижу причин кому-то добровольно называться дочерью проклятого тирана.
– Пожалуйста, скажи мне сразу, если ты успела кого-то из них убить. – Вздох. – Будет крайне неловко, если об этом станет известно позже.
В голосе ее точно дозированная капля осуждения; она вовсе не собирается просить командующую своей островной армией не убивать вооруженных мужчин, тайком высаживающихся в потайных бухточках, но будет крайне разочарована, если это сделать без должной скрытности.
– Я сдержалась, – бурчит Приена. – Хотя, высаживаясь в бухте контрабандистов темной ночью, стоит быть готовым к возможным несчастным случаям. Ты узнаешь кольцо?
– Буди Эос и Автоною, – отвечает Пенелопа, сжимая кольцо, все еще хранящее тепло Приены, в кулаке. – Скажи им, чтобы готовили лошадей.
Глава 4
Был как-то свадебный пир.
Я испытываю смешанные чувства на свадьбах. С одной стороны, я рыдаю всю церемонию, и пусть мои слезы бриллиантами блестят в уголках прекрасных глаз, однако гостье неприлично отвлекать внимание от более важных переживаний жениха, невесты и, само собой, их новоявленных родительниц. Что я могу сказать? Я очень чувствительная натура.
Так вот, кто-то скажет, что свадьба – это торжество истинной любви, чистого стремления связать себя священными узами на века, но позвольте заверить, главное назначение такого рода пиров – в его непобедимой способности приводить к разрыву отношений в тех парах, которые до сего момента были уверены, что у них все получится. Конечно, здорово держаться за руки и целоваться украдкой, когда с моря дует полуночный бриз, но зрелище, которое представляет собой воплощение данных клятв в жизнь, в совокупности с обильным поглощением разнообразной пищи и крепчайшего вина часто становится для новорожденных чувств фатальным. Потому-то ни одна свадьба не обходится без рыданий какой-нибудь юной красотки в укромном уголке, под раскидистым плодоносным деревом, оплакивающей свои разбитые ветреным возлюбленным мечты. И все же, по-моему, лучше уж страдать, переживая
А еще на свадьбах зачастую сталкиваешься с двумя самыми ужасными и невыносимыми вещами: речами, которые толкают старые зануды, поглощенные самолюбованием, и выматывающей болтовней ни о чем с неизвестно чьими родственниками.
Так случилось, что на свадьбе Пелея и Фетиды я оказалась за одним столом с Герой и Афиной.
Гера – покровительница цариц и матерей. В последние месяцы ей пришлось столкнуться с обвинениями ее мужа Зевса в том, что она вмешивается в дела смертных: постоянно лезет, по его словам, всегда суется в дела мужчин! Хотя мужчины, по сути, вне ее власти. Она может возиться с женщинами, матерями и прочими низшими созданиями вроде них сколько ее душе угодно – никто и внимания не обратит. Только если речь о мужчинах, Зевс против. Женщины, вмешивающиеся в дела мужчин, всегда все портят, и Гера, будучи божественным олицетворением всех особей своего пола, должна всегда об этом помнить, нравится ей это или нет.
Ее красота потускнела, поблекла. Чтобы радовать взгляд мужа, ей приходится быть яркой, сияющей, олицетворяющей божественную красоту. Но стоит ей засиять ярче обычного, как Зевс принимается вопить, что она потаскуха, развратница, блудница – прямо как Афродита, точно. Он не знает наверняка, где проходит черта между красотой, радующей глаз, и той, что недопустимо славит хозяйку, но указывает на это различие, стоит ему заметить, поэтому сегодня у Геры волосы чересчур блестящие, а завтра – уже почти тусклые. Сегодня у нее слишком манящая улыбка, а назавтра она хмурится, как убогая старуха. Вчера ее грудь была излишне открыта, почти непристойна. А сегодня она унылая, высохшая особа, единственное возлюбленное дитя которой – мой дорогой Гефест, прозванный остальными уродливым глупцом.
Потому-то красота Геры и выцветает: ее рвут на куски злобные руки, режут частями раз за разом так, что остается лишь размалеванная статуя. В прежние времена все было совсем не так – когда она восстала против самого Зевса, – но он заковал ее в цепи, после того как Фетида, мать Ахиллеса, раскрыла ее планы. Приглашение Геры на свадьбу нимфы, предавшей ее, можно считать своего рода наказанием.
Утверждение, что наша застольная беседа с матерью – Герой, сидящей слева от меня, не лилась рекой, было равносильно предположению, что мужчина, слушающий лекцию об основах мумификации, сидя в ванне со льдом, не пылает необоримым жаром страсти. Конечно, деревья тонули в белой пене цветов, а упругая трава блестела благоухающей росой, и все остальное было столь же идеальным, каким и должно быть в саду Гесперид, но это нисколько не влияло на мрачное, грозовое настроение Геры.
А как насчет моей соседки по правую руку?
Увы, с этой стороны тоже не стоило ждать веселья, ведь там сидела Афина, богиня войны и мудрости. В честь свадьбы она оставила свой нагрудник и щит на Олимпе, но меч все же висел на спинке стула, там, где остальные женщины обычно вешают подходящую к наряду шаль. Придирчиво копаясь в поданных ей блюдах, она ела ровно столько, сколько нужно для соблюдения правил вежливости, и ни кусочка больше, поскольку тоже не питала излишне теплых чувств к Фетиде. При взгляде на нее незнакомцы, скорее всего, не замечают этого, ведь ей всегда так хорошо удается вежливое «пусть твои дети осенят тебя славой своих побед» и тому подобное, но, как только Зевс погрузился в самовосхваления под видом тоста, я взглянула в глаза сестрицы Афины и напоролась на блеск клинка над улыбкой акулы.