Дом Павлова
Шрифт:
Затем выступает начальник штаба полка. Он зачитывает приказ Родимцева. Ста двадцати воинам командир дивизии объявляет благодарность. Трое из них пулеметчики, обороняющие Дом Павлова. Это — командир роты Алексей Дорохов, командир отделения Илья Воронов и рядовой Алексей Иващенко.
О тех, кто особо отличился, сказано отдельно: «За мужество и отвагу, проявленные в боях за Сталинград, награждаю денежной суммой и объявляю благодарность». Таких в дивизии восемнадцать человек, и двое из них сидят здесь за столом: это командир седьмой роты Иван Наумов и сержант Яков Павлов.
Те, чьи
Листок тонкой желтоватой бумаги получает и Павлов.
На пишущей машинке напечатано:
„Поздравляю Вас с днем XXV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Желаю новых боевых успехов в борьбе с ненавистным врагом. За мужество и отвагу, проявленную Вами в борьбе с немецкими захватчиками, от лица службы объявляю Вам благодарность.
Будьте и впредь стойким до конца. Помните, что к нашей героической борьбе прикованы взоры и надежды всего нашего народа“.
Подпись — размашистая, простым толстым карандашом.
Через все фронты пронесет потом сержант Яков Павлов этот драгоценный листок. Он сохранит его навсегда. И годы пройдут, много лет. И сын уже вырастет Юрий. Он будет разглядывать эту реликвию — свидетеля далеких и грозных сталинградских дней…
В заключение торжественной части капитан Смирнов раскрыл свою оттопыривающуюся полевую сумку. Люди один за другим поднимаются со своих мест, и вскоре на повидавших виды солдатских гимнастерках загораются алые флажки с гордым словом: «Гвардия».
Потом Смирнов идет к тем, кто в этот ноябрьский вечер несет боевой пост. Он поочередно обходит бронебойщиков, минометчиков, спускается в дровяничок, где возле «максима» дежурит весь расчет. Вот и у пулеметчиков заалели на груди гвардейские значки, а, кроме того, Иващенко и Воронов аккуратно сгибают врученные им листки с благодарностью командира дивизии.
Непривычная тишина стоит в этот час над площадью.
В эту коварную тишину напряженно вслушиваются два гвардейца — Глущенко и Мосияшвили. Сейчас они находятся в секрете — в самом конце тоннеля, так искусно проложенного саперами под площадью. Эти двое ближе всех к врагу. Впереди больше нет своих.
Но вот в тоннеле появляется начальник штаба полка. Он какую-то минуту тоже вслушивается в тишину и шепотом опрашивает: что «там» — у противника?
Но там только зловещая тишина… Капитан шепотом же поздравляет с праздником и вручает двум воинам знаки Гвардии. Глущенко и Мосияшвили молча принимают картонные коробочки и прячут их во внутренний карман. Значки они прикрепят к груди потом, когда вернутся из секрета…
Пока Смирнов обходил огневые точки, торжественный октябрьский вечер шел своим чередом. После официальной части, как и положено, состоялся концерт. Снова — в который раз! — было прослушано и про степь широкую, и про утес. И никто не замечал ни того, что пластинка изрядно изношена, ни того, что игла давно притупилась. В тот вечер любимые
Когда смолкла пластинка, Кокуров предложил:
— А теперь, друзья, споем про утес иначе, по-сталинградски!
И в тишине раздался его густой баритон:
Есть на Волге утес, он бронею оброс, Что из нашей отваги куется, В мире нет никого, кто не знал бы его, Он у нас Сталинградом зовется.Тем временем уже был готов праздничный ужин.
Но как ни хотелось, а долго засиживаться в дружеском кругу не пришлось. Люди спешили сменить тех, кто на посту, да и посты в эту ночь были удвоены.
Ночь прошла спокойно.
Но уже на рассвете раздался голос из вражеского громкоговорителя, установленного в доме военторга.
— Рус! Почему не играешь? Скучно на пустой живот? Иди к нам покушать хлеб…
— Сейчас услышишь нашу музыку, — проворчал Сабгайда.
Бронебойщики начинают нащупывать гитлеровский громкоговоритель, но это им не удается: он хорошо замаскирован. Зато в «разговор» вступают минометы противника. Им отвечают «бобики» Леши Чернушенко, и вот уже бой в полном разгаре. Он длится с перерывами весь день и затягивается за полночь.
Впрочем, выкрики гитлеровского громкоговорителя о пустом желудке не такая уж выдумка.
Дело в том, что тылы полка находились за Волгой, на хуторе Рыбачьем. Туда и поступало с армейских складов все, что полагалось. А потом уже начинала хлопотать транспортная рота. Ее командир старший лейтенант Петр Шаповал подобрал лодочную команду из одних волжан, которая и перевозила грузы. Это было, пожалуй, надежней, чем возить на моторном катере — превосходной мишени для противника. Ну, а что (касается волны, то с нею волгари справлялись!
Успешно преодолев волжскую ширь, шаповаловские лодочники рисковали попасть под губительный огонь противника, засевшего в прибрежных домах. Приходилось делать немалый крюк и причаливать не на участке сорок второго полка, а гораздо выше. И уже оттуда таскать груз несколько километров на себе, мимо занятых противником домов, укрываясь от обстрела под высоким волжским обрывом, как за стеной.
Но в середине ноября, когда перед началом ледостава по Волге начала идти шуга — тонкий слой снега и первого осеннего льда, — обстановка на переправе еще больше осложнилась. Тут уж не то что лодка — не всегда и бронекатер мог пробиться.
Для шестьдесят второй армии это было самым тяжелым временем. Не хватало людей. Даже в Тринадцатой гвардейской, наиболее укомплектованной дивизии, в те дни насчитывалось немногим более полутора тысяч человек — все, что осталось из десяти тысяч, переправившихся два месяца назад на сталинградский берег. Не хватало боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Скопилось много раненых и больных — их было невозможно эвакуировать.
В какой-то мере выручала авиация. С самолетов ПО-2 — их называли «кукурузниками» — по ночам сбрасывали грузовые парашюты. Но малейшая неточность в расчете — и груз падал в Волгу, либо того хуже — доставался противнику.