Дом последней надежды
Шрифт:
И надежду.
— Если я просто тебя убью? — она становится выше.
И сильнее.
И…
— Тогда я умру, а ты снова останешься наедине с ними…
Азами оглядывается. И лицо ее кривит обида.
— Нет… нет… не хочу… не…
Туман кипит, почти выходя из-под контроля. Еще немного и тонкие поводки ее воли лопнут, а тогда…
…я выливаю содержимое флакона на ладонь и, поднеся к губам, дую… губы мои рождают ветер, а тот несет сизую мглу в туман. Ее становится больше и еще больше, она горька, как чувство вины, и обещает покой.
— Что ты творишь… — Азами поворачивается ко мне и вскидывает руки. Когти ее отрастают, а тело ломается, приобретая новые черты. — Я не хочу… так нечестно…
— Честно. Теперь не тебе их судить…
…туман рассеивается.
И сила ее уходит в землю, сквозь шелк платка и золото фальшивых монет. Он трещит над огнем, но тот слишком силен, чтобы просто погаснуть. Я же по-прежнему протягиваю рисовый колобок.
…мы стоим долго.
Пока солнце не вздрагивает, чтобы сорваться с нити полудня.
— Ты ведь отведешь меня? — ее прохладная рука ложиться в мою ладонь. — Я не хочу вместе с ними… отведи меня сама, пожалуйста…
— Хорошо.
…и я не удивляюсь, когда перед нами открывается дорога к храму. Темные плиты ее покрыты белым траурным мхом, и это даже красиво.
А в храме по-прежнему пусто.
И лишь седовласая женщина пытается справиться с ткацким станком.
— Запутались, — говорит она, поворачиваясь к нам. — Представляете? Порой нити такие упрямые… сейчас мы кое-что исправим.
Нож в ее руках ловко подрезает некоторые нити…
…и я вижу, как спотыкается кривоглазый человек в переулке, падает, схватившись за бок, стонет. Он обречен, поскольку крохотный отросток, воспалившийся в животе его, вот-вот разорвется. Ему будет больно. Слишком больно, чтобы дойти до грязной чайной, где была назначена встреча. Безликий, которому обещали без малого сто монет за голову какой-то женщины, так и не дождется заказчика.
…вздохнет и, перевернувшись на другой бок, уснет навеки некто Нихору, прозванный Молчуном. Он уйдет спокойно и лишь жена да дети вздохнут с немалым облегчением. А после похорон и вовсе покинут город, в котором станет небезопасно.
Место не останется пустым, уж больно выгодное это дело — дарить людям грезы и забвения — но в суматохе и войне, которая затронет и городскую стражу, никому не будет дела до какой-то там Иоко, чья лавка сгорела, а сама она куда-то да сгинула…
— Спасибо, — я не знаю, стоит ли благодарить за чужую смерть.
Торговля наркотиками — это плохо, но…
…не мне судить.
Не мне решать… я лишь человек, а вот Дзегокудаё — нет, и она в своем праве.
— Не за что… не за что… а ты, девонька, что стоишь? Подойди… нам с тобою надобно новый узор решить… а ты уже иди, Видящая… иди… твой-то волнуется… хороший мужчина и дети у вас сильные получатся… девочек береги, не так много моей крови в мире осталось.
Я поклонилась.
И лишь у дверей храма осмелилась отвлечь богиню вопросом:
— Шину… та женщина, которая…
— Скоро, — Дзегокудаё прижала палец к губам. — Не стоит торопиться… ей тоже надо время, чтобы понять. Люди порой так глухи к себе…
Двери храма беззвучно закрылись за моей спиной.
И я вдохнула холодный воздух.
Соленый.
Морской.
Берег знакомый и та же стена. Пожалуй, стоило поблагодарить богиню, что вернула меня к проклятому городу. Прохладно и… снег пошел. Уже весна, а он все равно…
Урлак сидел на камне.
Мрачный.
— Женщина, — сказал он. — Если ты еще раз сделаешь так, я тебя поколочу.
— Вряд ли.
Он нахмурился еще больше. А я подошла и обняла, потерлась носом о плечо.
— Прости, но… если бы ты пошел со мной, она бы тебя убила. А я не хочу, чтобы тебя убили… и лгать не хочу. Я могу сказать, что больше никогда так не поступлю, но…
Урлак вздохнул.
— Жизнь… она порой странная…
Он вздохнул еще горестней.
— Зато в городе теперь безопасно… относительно, — на всякий случай уточнила я. — И еще богиня сказала, что у нас будут хорошие дети.
Этот невозможный мужчина хмыкнул, сгреб меня в охапку и уточнил:
— Когда?
…два года.
И еще немного.
Море за стеной и небо в кружке чая. Солнце долькой лимона. Мой дом прижился на новом месте и вот-вот проснется. Как-никак весна и сливы вот-вот зацветут. У моей дочери синие глаза и знак Ницы на ступне.
Богиня довольна.
А Урлак хмур.
Он бродит, раскачивая малышку в колыбели своих рук, и ворчит.
— …заявил, что я должен ему тебя отдать, как подрастешь… в жены… старый хрыч… я ему так и сказал… и добавил…
Добавил он не словами, Мацухито жаловалась на очередной сломанный нос, который пришлось вправлять ее мужу. И просила повлиять.
Как тут повлияешь.
…но хотя бы не проклинает. С проклятьями, на которые горазд исиго, справиться сложнее. Кто знал, что и колдуны могут ошибиться? А девочек у тьерингов по-прежнему мало, вот и сватаются…
…тем более к той, которая силой одарена.
…хорошо, хоть свои… со своими сладить проще.
В городе мы появляемся нечасто.
Я знаю, что в моем доме открыта школа для девочек, ибо Наместник доверяет лучшему из судей своих, а судья не способен отказать любимой жене в этакой малости. Хочется ей? Пускай… в том нет урона для чести.
В этом доме я ныне гость, но гость желанный.
В отличие от лавки.
Ее поставили на хорошем месте, и дела торговые идут. Это я тоже знаю. Все же Шину, пусть и переменилась, но умений своих не утратила.
Пускай.
Лавка тоже нужна… пусть владелица ее не испытывает ко мне особой любви, равно как и благодарности. Я же не испытываю ненависти. Что бы ни случилось прежде, это осталось в храме, в том самом, где Шину провела больше года.
Но вернулась.
А ее дождались. И наверное, это что-то да значило.