Дом проклятых душ
Шрифт:
Ну и Жука! Ну и жук! Ну и жучара! Зачем, зачем, зачем он так гнусно наврал? С какой целью?
– Почему он так не хотел, чтобы я сюда попала? – пробормотала Маша – была у нее такая привычка, которую рано или поздно приобретают все одинокие люди: говорить сама с собой.
И вдруг, будто в ответ, раздался издевательский, протяжный, словно бы мемекающий женский хохот.
Маша так и подскочила! Принялась испуганно озираться. Бросила взгляд на землю и увидела какие-то странные отпечатки копыт. Не коровьих, не конских, а незнакомых… нет, чем-то знакомых, она вроде бы уже видела что-то подобное… или нет?
Тут сзади зашуршала трава, затрещали кусты, и с громким лаем буквально на Машу вывалился тот самый пес, которого она полчаса, ну, максимум минут сорок назад оставила вроде бы прочно застрявшим в кустах. Однако прочность ремня не устояла против натиска песьего характера и его желания во что бы то ни стало преградить Маше путь в деревню! Он опять начал было исполнять свою обязательную программу, но вдруг отскочил от девушки и громко залаял, устремив весь пыл своей ярости на черную козу, которая стремительно прорвала завесу тумана и замерла, нагнув голову и постукивая копытцами о землю. Вот на них-то, на эти копытца, забыв обо всем на свете, и уставилась Маша.
Во-первых, именно их отпечатки она только что видела на земле, а во-вторых, именно такими копытцами заканчивались ноги той страшной женщины, которая недавно явилась Маше во сне и которая погубила Ивана Горностая!
Воспоминание об этом чарующем имени, словно порыв ветра, пронеслось вокруг Маши, закружило ее, и она вдруг с отчетливым ошеломлением поняла то, в чем даже себе не признавалась: искусило ее идти в Завитую, сделало это желание неодолимым не столько вдруг проснувшаяся память детства и ностальгия по прошлому, а имя Ивана Горностая, стремление помочь ему!
Поступившись, напомним, укоренившимися принципами!
Коза между тем неприятно замекала, угрюмо глядя на Машу продолговатыми черными глазами.
Маша удивилась. Не то чтобы она в козах хорошо разбиралась, но черноглазых коз видеть ей еще не приходилось.
– Чего тебе? – опасливо спросила она, и ответом было мемеканье погромче, которое звучало довольно угрожающе.
Пес залаял.
Это напоминало диалог – не понятный дословно, но вполне ясный по смыслу. Происходило выяснение отношений или шел поиск ответа на вопрос, кто здесь круче.
Наконец коза как-то странно покачала головой, такое впечатление, обреченно, смиряясь, – и, развернувшись, потрусила в деревню, виляя куцым хвостиком и оставляя в пыли следы, однако они мгновенно исчезали.
Коза была, а следов не было!
Пес отклеился от Машиных колен и посмотрел на нее снизу вверх с таким выражением, словно хотел сказать: «А ведь я тебя предупреждал! Я тебе именно об этом лаял!»
И честное слово, если бы не имя Ивана Горностая, которое продолжало дурманить Машину голову, она сейчас обязательно прислушалась бы к псовым предупреждениям!
Но (как говорил дед, откидывая задний борт грузовика, на котором он работал) назвался груздем – полезай в кузов! И держись крепче!
Вслед за этим он подхватывал внучку и забрасывали ее в грузовик. Маша долго потом размышляла, почему она все-таки груздь, и по сей день эта пословица имела для нее именно такое значение: неведомо, почему она груздь, однако дед посадил ее в кузов своей машины, а значит, деваться некуда! Надо храбриться и делать вид, что ей страшно нравится сидеть в кузове скачущей по ухабам древней «полуторки»!
И держаться крепче за борта…
Сейчас никаких бортов в обозримом пространстве не имелось, поэтому она положила руку на голову псу и сказала:
– Делать нечего, брат, мне нужно в Завитую, а ты для себя все решай сам.
Пес мученически завел глаза, тяжело вздохнул и поплелся рядом с Машей, изредка касаясь теплым боком ее ноги, то ли у нее черпая бодрость этим прикосновением, то ли бодрость вселяя в нее.
Правда, иногда Маше казалось, что он просто-напросто вдыхает аромат шарфика, торчащего из кармана курточки. Ну что сказать, желтые «Барберри викэнд» – отличные духи!
Из дневника Василия Жукова, 1930 год
Тимофей уверял, что я найду то, о чем он говорил, в доме с покосившимся петухом на коньке крыши. Но беда в том, что такого дома я в Завитой не обнаружил, хотя не раз обошел каждый и осмотрел – с земли, понятно, – все крыши. И никто мне не мог рассказать об этом доме, потому что никто о нем не слышал и никто его не видел никогда. Расспрашивать приходилось очень осторожно, потому что после пары прямых вопросов на меня стали поглядывать с опаской, как на сумасшедшего. Но Тимофей уверял, что дом этот чуть ли не у околицы стоит, окна у него такие… низкие, со ставнями. В угловой каморке того дома должен находиться сундук, а в нем лежат сокровища, которые полицейский унтер-офицер Иван Горностай намеревался отнять у атамана разбойничьей шайки Антипа Донжи и арестовать его, однако ни то, ни другое сделать ему не удалось: он сам попал в руки Донжи и был убит, после чего Донжа золото спрятал, однако заставил голову Горностая сундук охранять, что голова по сей день и делает. Сам Донжа исчез, и дочери его приемные, по слухам, помогавшие Донже в его грабительском промысле, тоже исчезли. Говорят, они были не просто девки, а оборотни!
Звучит, конечно, странно, сумасшедше даже… Но якобы Донжа еще в юные годы душу сатане продал, тот его и наделил колдовским даром. А для колдуна заставить мертвеца его волю исполнить – дело хоть и трудное, но возможное. Да и оборотней на свет произвести, конечно, тоже мог.
Предок Тимофея был одним из помощников Горностая, которые с ним вместе отправились в Завитую – Донжу имать, как выразился Тимофей. Со слов этого предка и рассказывалась у них в семье такая история.
…Добрались полицейские до Завитой. Шел Горностай впереди, за ним следовали его подчиненные. Они уже добрались почти до околицы, уже близко был тот дом, где обосновался и творил свои злодеяния колдун и разбойник Донжа, как вдруг появляется на перекрестке не то девка, не то баба, платком принакрытая. И при виде ее у полицейских, которые следовали за Горностаем, словно бы ноги отнялись! Горностай идет вперед, зовет их, они его видят, зов его слышат, а сами за ним шагу шагнуть не могут. А эта, в платке которая, на перекрестке взмахивает двумя палками против луны и кричит: «Иван Горностай!»
Тут стемнело в глазах у полицейских, и так стояли они, ничего не видя и не в силах ни рукой, ни ногой шевельнуть, пока не наступило утро. Слышалось им только козье мемеканье в два голоса: один звучал жалобно, другой насмешливо… Но вместе с солнечным светом вернулись к ним силы, кинулись они в дом злодея Донжи, начали по комнатам шнырять, шарить по углам, да ничего не нашли. Все вверх дном перевернули, но ни монетки, ни камушка – ничего из награбленного добра не сыскали! И никого в тех комнатах тоже не нашли… Ни Горностая, ни Донжи, ни дочек его приемных, Глашеньки да Марусеньки, не обнаружилось, да и козочек, что мемекали на перекрестке, тоже не было нигде.