Дом с привидениями
Шрифт:
Полагутин зазвонил.
Жегулев опомнился. Он хочет вырваться, он вертится на ковре так, словно это не ковер, а раскаленная плита. Теперь он страшен, очень страшен, этот никем не победимый и побежденный Козакевичем богатырь, но ему не вырваться. Жора навалился на него и не пускает ни в какую.
– Хватит! Хватит! – кричит на ухо Жоре Полагутин.
К борющимся подбегает Котька Григоренко, трогает Жору за локоть. Козакевич бьет локтем назад, Котьке по колену.
– Правильно! Не лезь!
Котька
Полагутин смеется. Широко расставив ноги в красных бархатных брюках, он подносит звоночек к самому Жориному уху. Козакевич, сообразив наконец, что победил, вскакивает и подбегает к рампе.
– Граждане! Граждане! – силится перекричать он шум и аплодисменты.
Жора потерял и вторую тапочку, он стоит теперь на сцене в одних серых носках, волосы его слиплись на лбу, нос блестит, щеки мокрые, на потной груди очень хорошо заметна татуировка: русалка с длинным рыбьим хвостом и серп и молот.
– Та тихше, нехай скаже! – обернувшись к публике, басом кричит усатый Приходько.
Когда шум затихает, Жора Козакевич, тяжело дыша и не глядя даже на Жегулева, выкрикивает:
– Я с этим бугаем борюсь… а он… дам тебе, говорит, десятку, только поддайся… Слышите?
– То жулик, а не мастер! – кричит в ответ Приходько.
– Он врет!.. Врет!.. – порываясь подойти к Жоре, кричит со стороны сцены Жегулев.
Полагутин его не пускает.
Старичок распорядитель дрожащими руками распутывает веревку занавеса.
– Ну, давай тогда еще бороться. Посмотрим, кто кого! – кричит богатырь.
Жора Козакевич тяжело прыгает в зал.
Уже снизу он отвечает Жегулеву:
– Хватит. В Одессе, на Молдаванке, поищи себе партнеров, а я с такими жуликами больше не борюсь…
– Жора, тапочки! – через весь зал кричит приятель Козакевича.
Услышав этот крик, Котька Григоренко подбирает белые тапочки и протягивает их Козакевичу.
Зажимая их под мышкой, взволнованный Жора в одних носках быстро шагает в глубь зала. И не успевает он подойти туда, крашенный масляными красками тяжелый холщовый занавес, раскручиваясь, падает вниз и закрывает сцену, судей и злого, побежденного волжского богатыря, мастера стального зажима Зота Жегулева.
Мы вышли не сразу. Мне казалось, что скандал на этом не закончился, и я предложил подождать немного. Разгоряченные и взволнованные не меньше Жоры, мы пошли в буфет, где, вытягивая из комнаты табачный дым, гудел в окне вентилятор.
Нам сразу стало прохладно. Сквозняк обдувал нас. Петька Маремуха угостил Галю шипучей сельтерской водой. Мне тоже хотелось пить, но просить у Петьки денег на воду при Гале я стыдился, а он, коротышка, не догадался сам меня угостить.
Скандала не было.
Прямо в трусах, не одеваясь, Жора Козакевич вышел на улицу. Я пожалел, что мы захватили Галю. Если бы мы были одни, можно было бы свободно пойти за Козакевичем, послушать, что он рассказывает своим приятелям. А теперь мы не спеша прошли по душному и уже пустому залу на площадку и стали медленно спускаться по лестнице.
– Василь! – сказал Петька. – Я одного не понимаю. Отчего Жора закричал: «Он меня мажет». Чем он его мазал?
– Дурной! – ответил я, смеясь. – Мажет – это значит взятку дает. Он ему хабар обещал.
– А-а-а! Хабар! А я не понял, – протянул Петька, прыгая через ступеньку. – Какой же это волжский богатырь? Разве такие богатыри бывают? Это заправский шарлатан…
На улице было совсем прохладно. Вверху, над крыльцом, горела лампочка, освещая кусок тротуара и кривую акацию.
Огни на площади уже погасли. Темная стояла сбоку типография, под аркой костельных ворот было совсем темно.
– Галочка! – послышалось сбоку.
Я увидел в темноте белую рубаху Котьки. Галя вздрогнула, оглянулась и, бросив нерешительно: «Подождите меня, хлопцы», – быстро пошла к Григоренко.
Не знаю, о чем они говорили. Зато было очень больно стоять здесь, на освещенной полоске тротуара, и знать, что любимая тобою девушка шепчется с твоим врагом. Этот проходимец не постеснялся и при нас назвал ее нежно Галочкой. А быть может, она сама дала ему право называть себя так? Меня передернуло от этой мысли! Озадаченный Петька молчал и только посапывал.
Галя возвратилась веселая.
– Ну, пошли, хлопцы! – сказала она и, вынув кривую гребенку, зачесала назад ровные и густые волосы.
До самого бульвара мы шли молча. Хотелось спросить Галю, зачем позвал ее Котька, но гордость не позволяла. Стыдно было. Видно, Галя сама чувствовала, что это меня интересует, потому что, только мы перешагнули каменный порог бульварной калитки, она сказала:
– И чего только он ко мне пристает, не знаю, «Давай, говорит, я тебя провожу». – «Спасибо, говорю, я же с хлопцами иду, не видишь разве?» Ну и пошел домой.
Мы не ответили. Оскорбленные, мы шли молча, а Петька Маремуха, молодец, понимая, что с Галей говорить не стоит, что надо ее наказать, сказал мне:
– А знаешь, Васька, что мне Анатэма-Молния утром сегодня сказал? Пощупал мои мускулы, грудь – из тебя, говорит, хлопчик, может хороший борец выйти, у тебя, говорит, атлетическое телосложение. Атлетическое! Ты чуешь, Васька?
– Много он понимает, твой Анатэма, – отмахнулся я с досады. – Разве он борец? Он сморкач, а не борец. Не мог даже Али-Бурхана побороть…
– Ну, это еще вопрос! – ответил Маремуха с обидой, и голос его дрогнул. – Он хороший борец и правду сказал. А ну пощупай, какие у меня мускулы.