Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
— Вот что, — сказал Колька по–русски. — Спрашиваю вас, друзья, — сумел перейти на раджана. — Дхарма — Врач, ты, Брахак — Управляющий Равновесием. Есть ли на посту Наблюдающие Небо?
— Ахука в поселении, — сказал Брахак.
— Должен я узнать, — настойчиво говорил Колька, помогая себе руками. — Рисунок, изображение, покажите мне Землю… Рисунок, понимаете?
— Ниу мне, — сказал Брахак. Дхарма исчезла, вернулась. Листья, мел. Заодно — бахуш для Кольки. Брахак посмотрел на него — не в глаза, в лоб, — и одним стремительным движением обвел неправильный треугольник, основанием к себе. Еще посмотрел — левее острого угла появился овал. «Большая вода!» — вокруг треугольника и овала много волнистых черточек. «Высочайшие горы!» — основание треугольника замкнулось широкой полукруглой полосой. «Великая река восхода!» — от линии гор, от вертикальной оси треугольника двойная линия влево… слилась в одну и метелкой впала у левого угла в «большую воду». А «Великая река заката», начавшись немного правее, извилистой линией протянулась до правого угла и уткнулась в линию берега ниже мыса, похожего на коготь. «Правая сторона, — соображал Колька. — Ведь правая, а закат, запад — слева. Конечно же, он рисует вверх ногами, как бы стоя лицом к солнцу в полдень…»
Он смотрел из–за плеча Брахака. Теперь он обошел его вытянутые ноги, посмотрел с противоположного края на лист и увидел Индию. Точно такую, как на школьных картах: остров Цейлон, и вмятина в правом боку, сверху — полукруг Гималаев, слева — Инд, справа — Ганг. Или справа Инд, слева Ганг…
«Недурно, Николай Алексеевич». «Что за дьявольщина, — подумал он. — Голоса слышу. Почему имя–отчество? Никто меня не зовет но имени–отчеству…»
— Съешь бахуш, Адвеста, — приказывал настойчивый тонкий голосок.
А, девушка Мин… Он осторожно, стараясь не просыпать, разломил лист обертки и высыпал гадость в рот, не отрывая взгляд от карты.
— Равновесие! — провозгласил Брахак и эффектнейшим полетом руки прочертил Границы. Он сменил мелок на розовый.
От океана, по «Великой реке заката», потом вдоль гор и к югу, по второй великой реке, еще на юг, до середины полуострова, и опять на запад, извилистой линией, под мыс–коготь.
— Это Раганга, — показал Брахак на извилистую линию. — Ты сейчас здесь, Адвеста…
Человечек стоял посреди Индии, на границе Равновесия, на широте северного берега Бенгальского залива.
Вот так Равновесие — четверть площади Индии!
«Масштаб», — подумал он и перевел:
— Размеры Равновесия, друг Брахак?
— С полуденной Границы на полночь — дюжина, пятикратно помноженная и на семь умноженная, шагов.
То же, что говорила Дхарма, но точнее.
— Два вздоха, — извинился Колька. Совершенно спокойно, даже бодро взял чистый лист, мелок, и, тщательно отсчитывая нули, возвел двенадцать в пятую степень, а произведение умножил на семь. Грубым счетом, миллион семьсот тысяч шагов.
— Длина шага, друг Брахак?
Все точно — шаг есть шаг. Брахак вытянул пальцы, вытянул руку в локте и отчеркнул ногтем в том месте, где прививают оспу.
— Мужской лук, тетива — три локтя, или два шага с половиной, — сказала Дхарма.
Шестьсот пятьдесят миллиметров, прикинул Колька, и снова на листе перемножил. Тысяча сто километров, теперь нет и малейшего сомнения. Полуостров Индостан. Ай, лихо! Значит, оба были правы, и Бурмистров, и он. Действительно, Земля, и действительно, Индия, и в то же время не Земля и не Индия… Лихо, лихо… Устроить проверку? Дюжину Птиц нагрузить орехами и двинуться на этой эскадре смертников на северо–запад, через Памир в Среднюю Азию?
«Лучше на север Равновесия, в Дели. Прямо в аэропорт, — насмешливо прошелестел голос и добавил: — Николай Алексеевич…» Тогда Николай Алексеевич прищурил глаза и увидел заштрихованный квадратик, рядом с ним слово «Дели», подчеркнутое, потому что столица, и красненькие червячки железнодорожных линий, четыре? Нет, пять.
Он открыл глаза. Современная столица Индии находилась бы в северной части Равновесия, действительно… Питекантропов он найдет в Средней Азии, или еще кого похуже. Пожирателей крыс… или этих — гигантопитеков, именуемых «крии».
Он потянулся — конец, конец сомнениям! Изоморфное СП, одна из вариаций ее величества эволюции. Лихо!
Не чересчур ли вы веселитесь, Николай… х–м… Алексеевич?
А чего, сказал Колька. Привяза ты, зануда, карту наизусть помнишь. Хмыкаешь! Ты попал бы сюда, окочурился бы, полны штаны… Слова говоришь, «изоморфорное», а мне тут жить надо, с людьми, понял?
Отлично понимаю… Х–м, простите. Вы не любите по имени–отчеству. Но я опасаюсь, что наше совместное решение, гипотеза, так сказать… насчет «вариаций ее величества»…
Тясязять, передразнил Колька.
…Еще не конец сомнениям, понимаете? Вспомните, что весь дух современной науки, тясязять, запрещает вам по–ос–тулиронать изоморфное эс–пе, Николай… х–м.
Да чего привязался?! Ну, знаю, зна–аю, понял? ЗНАЮ, что влип, я не чутьем, я заранее знал, влипну, а жидки смоются, понял?
«Поскребите мерзавца — обнаружится антисемит». Помнишь? Ты мерзавец, Карпов…
Привязался. То веселюсь, то — мерзавец. Держаться–то мне, МНЕ… Пойми, интеллигент: чтоб держаться, злость необходима и веселье.
Последнее слово осталось за ним, он бы сдох, если бы последнее слово осталось за тем, за тясязять, и тут же слышались голоса на раджана: «Я отсеку». — «Дождемся Лахи». — «Я отсеку, опасно».
Тонкая прекрасная рука протянулась, повисла в зеленом воздухе, и нежно, двумя пальцами поцеловала его в губы. Он глотнул, его пробило ознобом, и вдруг кончилось — он выбежал из лечилища, кинулся в траву и заплакал.
Глава 2
Он слонялся. Ноги были вялые, не свои. Лист ниу с нарисованной схемой Индии и белым человечком стоял на лежанке в его доме. Он заходил в дом, бесцельно рассматривал рисунок, уходил. С ним здоровались приветливо, будто со своим. После того утра — с носорогом и Николаем Алексеевичем — он понял, что к нему, как к носорогу, прикреплены наставники. Рехнуться не дадут, имеют они такую власть. Открыли было его мозг, включили понимание, и отсекли, чтобы не рехнулся. Теперь он был покорный и пристыженный.
Все чувства были притуплены, кроме стыда. Копнули поглубже, и выскочил мерзавец.
Но, вместе с тем, безысходность кончилась. Покорность не требует перспективы: день прошел и слава богу. Исподволь он копил впечатления, бессознательно, как белка собирает орехи на зиму. Не торопился, не рвался, даже не скучал. Почему–то важнее всех проблем был вопрос Дхармы о Головастых, но и об этом Колька размышлял вяло и равнодушно. Слонялся, смотрел, запоминал. Не выходил за пределы лагеря, случай с носорогом заставил понять, что в лесу он так же беспомощен, как любой из здешних был бы беспомощен на улице Горького в часы пик.