Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
— Поешь, тогда объясню, — сказал Володя. — За папу, за маму, за дядю доктора. Дядя доктор говорит — можешь присесть. Не переедай.
Рафаил с блаженной улыбкой повалился в траву. Набил рот оранжевыми маслянистыми ииу. Тем временем к Брахаку подбежал Охотник.
— Вести по гонии, — заулыбался Управляющий Равновесием. — Адвеста, Дхарма и Ахука летят сюда, к железному дому. Через… (непонятное) опустятся на поляне.
— Не понимаю, когда это будет?
— Раздели сутки дважды на дюжину.
Успеваем! Но буквально через десяток секунд в нем опять сорвалось нетерпение — сколько–то времени потеряется на прощаньях, рукопожатиях, а у Рафы ноги еще слабые. Погрузить его в баросферу надо — и пускай сидит. Володя уже обдумал и решил, что посадит Рафку в свое кресло — сам он сядет к Генератору, а Свисток — на обычное место у люка. Плохо! Придется и ему тогда заранее сесть на место, не протиснется он мимо Рафаила в нижнее кресло, к Генератору… Пожертвовать этими минутами на погрузку? Опять выходило нехорошо.
Он сверился с часами, уже выставленными но бортовому времени: ноль часов сорок одна минута. Примерно сорок минут в запасе — не густо, ой как не густо! «Ладно, не рвись, — одернул он себя. — Автостарт устанавливается с пятипроцентным запасом энергии. Стартовать можно еще и при пяти гигаваттах ровно. Не рвись, Бурмистров!»
Он одергивал себя и успокаивал Колькиными словами, и ему страшно не хватало Кольки–Свистка — хваткости его, ловкости, злости. Колька был из тех, что садятся в поезд на ходу, а Володя всегда прибегал на перрон за полчаса. Иногда за сорок минут. А Колька и на подножку вскакивал, шага не прибавляя…
— Он и сегодня пожалует за тридцать секунд до старта, — сказал Володя. — Друг Брахак, я бы хотел ввести Раф–фаи в железный дом.
Обращаться прямо к Врачу он остерегался почему–то.
— Лахи, ты слышал пожелание пришельца?
— Э–э! Раф–фаи войдет своими ногами в железный дом! — Лахи сидел на корточках перед Рафаилом и огромными пальцами проверял — спелы ли плоды ниу и маину. — Вставай, о новорожденный объедала! А ты, человек со стеклянными глазами, перекладывай мои слова для него! Пусть он встанет, вста–анет! — заливался Лахи. — Иди, иди! — он помогал себе жестами. — Не приближайся к нему, стеклоглазый!
Рафаил ковылял по траве и впрямь как годовалый младенец. Виновато улыбался. Спохватившись, Володя поторопился влезть наверх, чтобы подать ему руку, но Лахи установился на земляной куче, как подъемный кран, и одним движением забросил Рафаила па площадку. Тогда Володя спустился в кабину, и здесь его помощь пригодилась. Лахи спустил Рафаила прямо на командирское кресло — за руки. Володя направлял. В ноль пятьдесят одну минуту Рафаил откинулся на холодную спинку и прикрыл глаза.
— Чудеса действуют на меня несколько расслабляюще, Вовик… Как прохладно дома, хорошо…
— Оденься! — сейчас же забеспокоился Володя. — Простуду схватишь, после болезни–то!
Предупредительные хозяева оставили тючок с вещами на площадке. Володя принял их внутрь, развязал, помог Рафаилу натянуть шерстяные брюки, куртку, носки. Затем примерился и увидел, что сумеет пролезть к нижнему креслу. Тогда он пристегнул товарища ремнями и натянул ему на голову берет.
— Ноль часов пятьдесят семь минут. Вот–вот должны прилететь…
— Вовк, ты представляешь, какое невезенье? — послышался снизу сонный голос.
— Действительно, очень обидно, — искренне ответил Володя и высунулся в люк.
Летят, летят! Брахак, Лахи, оба Охотника смотрели в небо. Володя, улыбаясь облегченно и радостно, нашарил бинокль и припал к нему, стукаясь очками об окуляры. Три Птицы, видные чуть сбоку и снизу, качались в туманных стеклах.
— Свисто–ок! — завопил он. — Колька!!
Лахи захохотал, как слон. Далеко, далеко еще… Но Птицы летели стремительно и точно, выходя как раз па верхнюю кромку леса, чуть правее центра поляны. Стаю вел Ахука, Наблюдающий Небо. Они потеряли час из–за грозы, обходя ее широким полукругом над скалами приморья, на всем пути не щадя Птиц. И над самой почти поляной Птица Ахуки вскрикнула, судорожно вытянула крылья — Немигающий дробно застучал лапами… Последние триста шагов Ахука летел на мертвой Птице, как на планере — Володя не узнал об этом никогда. Он махал из люка — скорее, прямо в баросферу, ждем! Устремив внимание на Кольку, Володя не заметил, что Ахука спрыгнул с Птицы еще в воздухе — это произошло за его спиной. Но перед ним уже садился Карпов — мелькнула красная от загара спина, светлая шевелюра, и без малейшего перехода он ощутил мягкий, могучий удар по голове — люк грохнул — он сидел в кресле люкового. Где наушники?! «Кольк–аа!!» — он поднял руки, но вращающийся диск кремальеры отбил ему пальцы, грянул звонок автостарта, и последняя мысль, мелькнувшая в оглушенном сознании! была страшная и простая — автостарт включил он сам, пяткой, когда выбирался наверх и упирался во что попало…
…Людей спасло то, что они сбежались к Ахуке. Тепловой удар, высушивший живую и мокрую только что траву, швырнул за деревья мертвую Рокх и свалил с ног Брахака. А яма, пыхнувшая багровым пламенем, была пуста — валил густой пар от потрескавшейся глины, сохранившей отпечаток сферы и глубокие вдавлины монтажных опор. Вот и вся память.
Колька стоял над ямой один, как прокаженный. Огромными глазами смотрела на него Дхарма — она еще лежала на спине Рокх и смотрела на него, застывшего над ямой.
Ему и прежде было знакомо бессилие свершившегося, бунт против необратимости времени, бессильный, невидящий красный туман в глазах. Так было с ним на повороте трассы под Эльбрусом, когда он на долго секунды позже, чем надо было, заметил заструг и, уже зная, что поздно, вывернулся всем телом, и гибкие стальные лыжи разогнулись и бросили его за трассу, и он услышал хруст собственных костей. И с яростной завистью он смотрел на доктора Борю — широкого, красно–рыжего, скользившего по насту от контрольного пункта, чтобы поднять его из снега, наложить шины и отвезти на долгие месяцы в больницу. «Терпишь?» — спросил доктор. «На десятку опоздал, понимаешь?» — сказал Колька и заплакал от ярости.
Одна десятая секунды — пять сантиметров снега при скоростном спуске. Здесь он опоздал на десять секунд, ему хватило бы их, чтобы пробежать по траве, вскочить на верхушку сферы, а крышку, захлопнутую маломощным соленоидом, он вырвал бы из гнезда. Десять секунд. Оттиски опор в сухой рыжей глине. В правой ближней опоре была выемка, она отпечаталась, как выступ — Колька помнил, что выемку прорезал сварщик Чибисов для термометра, две недели назад, а он закрывал полированную сферу асбестовым листом. Десять секунд! Синий кот с плаката поднимал палец: «У меня девять жизней, у тебя — только одна». Вот и свершилось. Из–за десяти секунд. Из–за чего? Он смотрел на носки своих ботинок, блестящие от ходьбы по траве.