Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
«Так, пора за работу», — Хайдаров открыл глаза.
Уйм сказал:
— Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так?
— Трос вместе с корпусом «Мадагаскара», — отвечал Такэда.
— Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне?
— Сейчас будет, — сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. — Видишь?
Грязноватый ноготь Жермена указывал на седьмую шкалу, синяя и голубая, пунктир–штрих–пунктир и так далее. Это все обозначало патологическое снижение инстинкта самосохранения, сверхсоциальность, взрыв самоотверженности, необходимость следовать стандартам поведения, и если стандарты требуют смерти, то умереть.
— Вижу, — сказал Хайдаров. — Твое мнение?.
— Вернуть. Сейчас он может взорвать реактор, чтобы просигналить на Землю.
— Мое мнение, — сказал Хайдаров, — серпанин, ноль пять, перорально.
— Тогда он уснет. Или впадет в апатию, — угрюмо возразил Жермен.
Он стал угрюм от робости. Хайдаров подумал — знает кошка, чье мясо съела. И нажал:
— Пора бы знать, что психика — вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри–то перемешано…
Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой:
— Э, делай как знаешь. Я умываю руки, — и покосился на хайдаровский значок. Ты, мол, профессор и член Совета — не я… Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона:
— Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке?
— Сто десять–сто двадцать сантиметров по моей оценке.
— Граница четкая?
— Очень четкая.
— Не размыта?
— Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом.
— А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?
— Оценить не могу. Малая. На глаз — се нет.
— Нет дистанции?
— Нет дистанции.
— Простите, вы не могли бы выдвинуть какой–нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию?
— К сожалению, у меня нет какого–нибудь перископа, — отвечал Юнссон, сохранивший — для внешнего наблюдателя — профессиональное терпение и чувство юмора.
«Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон», подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: «Серпанин…». Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал се и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние?
…У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе па всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем — чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора–два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос — метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое. Десять метров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту… Точно Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: «Стоп, конец!», потравил оставшиеся три–четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел.
— Есть. Затормозил, — бесстрастно сказал пилот. — Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора… Не знаю. Посветлело как будто.
— Гравиметр? — спросил Уйм.
— Какой здесь гравиметр… В нулях он, в нулях, старина Грант…
— Вопросы к пилоту?. — таким же бесстрастным голосом сказал Уйм. — Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать.
— На лебедке готовы, — сказал Албакай.
— Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине.
Это сказал Юнссон. На секунду все замерло. Потом Марта Стоник прыгнула к Уйму, двумя руками вцепилась в него и затрясла головой. Уйм снял ее руки… Отчетливо проговорил:
— Пилот, здесь Уйм. Разрешаю выйти в космос па лине.
Юнссон ответил: «Есть!» и засмеялся — было очень хорошо слышно в эти секунды. Он смеялся весело, без тени надрыва. «Открываю люк, сейчас… Да, коллега Сперантов! Дистанция два тире…» — и тишина. На секунду. Затем из нее выделился знакомый звук — щелканье дыхательного автомата на скафандре. Связь по тросу работала. Но некому было отвечать на той стороне. В безнадежной тишине завертелась лебедка. Уим повторял размеренно, как метроном: «Тиль, здесь Уим. Тиль, здесь Уим. Отвечай». И снова: «Тиль, здесь Уим». Рокочущий бас Албакая врывался в паузы: «Сто пятьдесят метров. Сто сорок метров.»
…Албакай первым заметил, что чернота уходит, и крикнул: «Смотри!» Это произошло так быстро, что в рубке не успели отрегулировать яркость экранов. Все инстинктивно смотрели в сторону капсулы, а Солнце возникло за нею, по левому борту, ослепило. Сквозь багровые пятна и полосы, прикрываясь рукой от косматого Солнца, Хайдаров увидел белый овал капсула и — немного в стороне — что–то ритмично поблескивающее, как астероид при близком прохождении. Тело Юнссона вращалось, следуя за капсулой на лине.
Хайдаров отвернулся и ив видел, как по тросу прыгнул Бутенко в своем суперскафандре. Сверху обрушился Сперантов. Не удержался, пал на четвереньки, перебежал к экранам. Лицо его было искажено отчаянием. Он готов был броситься в экран, схватить неопознанное голыми руками. В корабле сразу стало шумно. Закричали голоса лунной и земной диспетчерских, пронзительно взвыла морзянка, хрипло запели радиомаяки, запущенные диспетчерами на полную мощность. За кормой, в чудовищной дали, пыхнуло огненное облачко — спасательный корабль–робот «Отважный» поймал «Остров Мадагаскар» в пеленг и дал первый ядерный импульс.
Ночь была нескончаема. В космосе не бывает дней и ночей. Если сияние космоса ощущается, как ночь, значит, рейс закончен.
Уим и Хайдаров сидели в командирской каюте. «Остров Мадагаскар» был эвакуирован, по его тихим палубам гремели голоса заправщиков и ремонтников. Они властно стучали башмаками, от них исходил острый, пороховой запах Луны. Даже на обшивке кипела жизнь — спектрометристы под защитными зонтами разворачивали свое оборудование, отыскивали следы неведомого.
Хайдаров держал в коленях термос. Они с Уимом поочередно тянули кофе через соску и разговаривали.