Дом слепых
Шрифт:
В голове крутились слова: «Не верь глазам, зорко только сердце». Но кто их произносил? Они рождались в голове Эния, но звучали чужим голосом. Сердцем Эний чувствовал – он забрался далеко от Земли. Скучал ли он по ней? Что он помнил? В основном холод – крепший с каждым новым днем. Холод входил в кости, замораживая сердце в льдинку. Эний не смог бы точно вспомнить тот день, когда мир начал меняться. Изменения происходили постепенно. Постепенно начало холодать. Постепенно смолкли птицы. Нет, не так… Какое-то время они еще пели, но их голоса разбавлялись долгими паузами тишины. Однажды Эний проснулся от пения птицы –
Прошло время, и из окружающего мира ушли многие звуки, остались только человеческие голоса. Трасса, проходящая перед интернатом, больше не шумела машинами. Все как будто остановилось, и даже время. Эний остался один на один с темнотой, похожей на обезжиренное молоко.
– Великий Раб ждет вас, – повторил Гермион, говоря о Великом Рабе с большим почтением.
Гермион раздвинул тяжелые розовые занавески, закрывавшие проход в другое помещение.
– Идите же, – позвал он.
Эний и девять других пересекли комнату. Оказались в другой – такой же, как первая, а через нее вышли во внутренний дворик.
На низких скамейках сидели мужчины в черных костюмах и шляпах. Читали древние пыльные книги. Отрывая глаза от строчек, они подолгу смотрели перед собой. По желтым, осыпающимся в уголках листам было видно – книги очень старые.
Мужчины ни обратили внимания на их появление. Не оторвали глаз от коричневых знаков, начертанных на желтых листах.
– Что они делают? – прошептал Эний.
– Познают истину… – одними губами ответил Гермион, слова его поплыли по спокойному розовому воздуху и достигли слуха Эния.
– Когда они ее познают? – спросил Эний.
– В конце жизни.
– Зачем она им в конце?
– Истину невозможно познать в начале. – Шляпа легко качнулась на голове Гермиона, наплывая тенью на его лоб.
– Каждый, кто познает истину, должен умереть?
– Нет, истина приходит только в конце жизненного пути.
Эний еще раз с любопытством поглядел на мужчин, читающих книги. Их лица хранили спокойствие. Почему-то казалось, что он их уже видел. Большие выпуклые глаза смотрели неподвижно, подолгу закрепляясь взглядом в одной точке. Выдающиеся носы. Резкие линии ртов. Лица грубые, словно вырубленные из куска мрамора скульптором, только овладевающим своим искусством, может быть, на заре цивилизации этой планеты, и оставшиеся неизменными с тех пор. Они казались такими же древними, как и книги, раскрытые на их коленях.
– Почему они на нас не смотрят?
– Они нас не видят, – ответил Гермион.
– Почему? – удивился Эний. – Они тоже слепые?
– Они не здесь.
– А где?
– У сети желаний, пытаются прикоснуться к творцу. Чтобы наполниться им и постичь истину…
– Они хотят умереть?
Гермион тепло рассмеялся.
– Они и живут лишь для того, чтобы постичь истину и умереть, – сказал он. – За едой и сном они проводят лишь два часа из тридцати шести, в остальное время читают древние книги.
– А кто их написал – эти книги?
– Они были посланы творцом.
– Отчего же творец сразу не написал в книге истину?
– Ее он в них и написал.
– Но
Гермион расхохотался. Локоны по бокам его лица затряслись, а поля шляпы запрыгали, напоминая Энию большую черную птицу, может быть, ворону, которая прыгает на одной лапе.
– Поиск истины и есть смысл жизни. Если бы истина была дана человеку от рождения, ему было бы незачем жить, – просмеявшись, сказал Гермион.
– А Великий Раб знает истину? – спросил Эний.
– Он ближе всех подошел к ней.
Эний еще раз взглянул на мужчин. Они шевелили губами, водили пальцами по строчкам. Знаки были написаны коричневой краской, не выдолблены на листе иголкой, как в интернатовских книгах. Иногда их пальцы останавливались, будто спотыкались на каких-то знаках, и водили по ним, желая в гранях нащупать истинный смысл.
Эний оглядывался по сторонам. С тех самых пор, как мальчик прозрел, он думал, что истина открылась ему. Истина – это небо, сотканное из светящихся розовых точек, влажная земля с тучной травой, солнце, светящее в ожившие глаза, прозрачная вода из продовольственного столба. Если истина не в этом, то в чем? Задавать эти вопросы себе самому было неинтересно, Эний спросил Гермиона.
На этот раз Гермион не стал смеяться, а погрузился в Эния взглядом таким же неподвижным, как и у всех на этой планете. Пчела загудела, и Эний наконец вспомнил, что ему напоминало жужжание. В коридоре рядом с его комнатой стоял пузатый холодильник. По ночам он тарахтел – равномерно и скучно, будто действительно пчела, жужжащая об одном и том же. А потом вдруг вздрагивал металлическими внутренностями, обреченно охал и на какое-то время стихал. Но не умирал окончательно – посреди ночи разражался новым тарахтением, мешая спать.
– Гудит ли в тебе пчела? – спросил Гермион.
Эний согласился – да, в нем постоянно гудит пчела.
– Она обретет покой, когда придет истина. Пчела замолчит. Ты прав – все, что вокруг нас, прекрасно. Наша планета прекрасна. Но этого мало. Чего-то не хватает. И вот когда ты этим чем-то наполнишься, грудь твоя перестанет жужжать.
Эний прекратил задавать вопросы – все равно ему не понять этой истины, которая всем здесь так нужна. Зачем тратить жизнь на чтение книг, вместо того чтобы ходить по траве, смотреть в небо, пить и есть из столба? Разговаривать, как сейчас с Гермионом? А нет, так смотреть телевизор. Без истины хорошо, к жужжанию пчелы можно приспособиться. Истина несет в себе конец, ее надо гнать прочь. Захотеть ее найти, все равно что захотеть умереть.
Читающие мужчины напоминали ему мотыльков, которые летними ночами залетали в освещенную комнату – на свет электрической лампы. Они летели, шурша крыльями. Эний прислушивался к их предсмертному полету. Они ударялись о раскаленную лампу, обжигали брюшки и падали на пол. Их тупое падение было ему тоже слышно. Он подходил, осторожно брал пальцами уже начинавшие увядать крылья, чувствовал на них мелкие крупицы пыльцы и спрашивал себя: ну что такого прекрасного в этом свете, что мотыльки предпочитают ради него умереть? Эний никогда не видел света, но ни за что бы не согласился умереть за него, как теперь был не согласен умереть за незнакомую ему истину.