Дом смерти

Пинборо Сара

Я на лестничной площадке. Сердце так колотится, что чувствую его в горле. Лифт останавливается выше. С мягким шипением, похожим на вздох в ночной тишине, открываются большие металлические двери. Лифт вполне себе современный и кажется совершенно неуместным в этом доме. Поднимаюсь на полпролета, вжимаюсь в тени, льнущие к стене, и превращаюсь в статую. Отсюда лифта не видно, но этажом выше мимо пройдут медсестры на обратном пути. Я жду, и наконец тишину нарушает едва различимый скрип старых колес. В последний раз Эллори выходит из седьмой спальни, но даже не знает об этом, потому что спит. Может быть, он знал, когда ложился спать. А может быть, думал, что у него есть еще один день. Трудно представить, что завтра не наступит.

Появляются белые мокасины под белыми штанами униформы. Медсестры из лазарета катят кровать к лифту. Эллори я не вижу, но знаю, что это он. Кроме него, никто не болел. По крайней мере не так. Медсестры не торопятся. Спокойно, не сбиваясь с шага, продолжают свой путь. Эллори никуда не денется, и лазарет тоже. Это не те медсестры, которые следят за нами днем. Я точно знаю, потому что этих видел не раз. Они как ангелы смерти. Появляются только по ночам, чтобы забрать спящих больных детей.

Иногда я представляю себе лазарет как страшное чудище, которое нами питается. Наверное, лучше так, чем пугающая пустая неизвестность. В маленьком «окошке» между лестничными полетами проезжает кровать, но я по-прежнему липну к стене. Мне известно, как все происходит, а потому я знаю, что ничего еще не кончено. Приблизительно через минуту слышатся шаги двух или трех пар ног в сопровождении шелеста пакетов с одеждой и туалетными принадлежностями. На память о брате у Джо не останется ничего. Эллори сотрут, как будто его и не было. Интересно, что делают с вещами? Может быть, мы все носим одежду умерших из предыдущей волны дефективных? Есть ли в доме какой-то склад, где новоприбывших ждут целые стопки шмотья всевозможных размеров? Двери лифта опять закрываются, и я с дрожью и облегчением выдыхаю. Адреналин зашкаливает.

Прощай, Эллори. Было приятно тебя не знать.

Меня подташнивает. Во рту привкус горечи. Срочно нужно в ванную и попить воды. Я отворачиваюсь и только теперь краем глаза замечаю что-то за перилами двумя этажами выше. Долю секунды оно плывет в воздухе, как водоросли на отмели. От неожиданности у меня отвисает челюсть. Наверное, я даже испустил короткий резкий вздох. Это волосы. Кто-то еще не спит. Мысли мчатся вскачь. Я уже не думаю об Эллори, о болезни, о пугающей и наверняка кошмарной неизвестности на верхнем этаже. Новым мыслям не находится определения, но я знаю, что они толстым слоем оборачиваются вокруг сгустка в животе, оседают на языке горьким привкусом. И быстро исчезают. Ночью не сплю только я.

Волос я больше не вижу. Но тень движется, и скрипят ступеньки. Значит, там кто-то действительно есть. Я мигом возвращаюсь в свою спальню и сквозь щель в прикрытой двери вижу, как мимо проплывает силуэт. Да кто это, блин? И сколько можно?! Перемены за переменами. Сначала Том, теперь еще и это. Всерьез думаю вернуться в постель и на все забить, но сейчас я не чувствую усталости. Да и с каких хренов? Ночь — мое время!

Ее я нахожу в кухне. Она отрезает по куску ветчины и сыра и делает бутерброд.

— Тебе сделать? — спрашивает девчонка, как будто это в порядке вещей — вот так встретиться в темноте в два часа ночи.

Я не отвечаю. Молча смотрю на нее с порога. Ветер обдувает дом снаружи и посвистывает в щелях задней двери.

Она намазывает сантиметровый слой масла на кусок белого хлеба.

— Мама не разрешала мне есть масло. Говорила, это плохо для фигуры. Тем более для танцовщицы. Зато теперь мне можно все. Толстая попа уже не самая большая моя проблема, согласен?

Улыбаясь, девчонка накрывает бутерброд вторым куском хлеба, грациозно запрыгивает на кухонный стол из нержавейки и начинает есть. В темноте видно плохо, но, по-моему, у нее на лице веснушки. Зубы белые и крепкие, а густые рыжие волосы растрепанными прядями укрывают плечи.

Смотрю на бутерброд, и в животе все сжимается. Ночи мне больше не принадлежат. Теперь придется переживать из-за чужих косяков. Она следит за моим взглядом.

— Не волнуйся. Я аккуратно. И все приберу. Никто не узнает, что я здесь была.

— Ты приехала с Томом, — наконец говорю я.

Она кивает:

— Бедняжка, он всю дорогу так сильно злился!

Все это время она сидит и болтает ногами. Даже под ночной сорочкой видно, что они стройные и слегка загорелые. На ногтях — розовый лак. Отголосок прежней жизни. С набитым ртом девчонка смотрит на меня. Я бы тоже чем-нибудь перекусил, но не буду. Из-за нее пропал весь аппетит.

— Ты не выпила витамины, — снова подаю голос я.

От порога я сделал в кухню один шаг, но ближе подходить не собираюсь. Я хмурюсь, даже говорю угрюмо, но она как будто и не замечает вовсе. Смеется. Смех теплый. Дружелюбный. Да что с ней такое? Неужели она не знает, куда попала?

— Витамины, как же! Моя мама на таких «витаминах» годами сидела. И запивала скотчем. — Отложив бутерброд, девчонка тут же о нем забывает. — А ты почему свои не выпил?

Я научился быстро засовывать таблетки под верхнюю губу. Медсестры до сих пор ничего не замечают. А практиковался на горохе, который иногда дают на ужин. Таблетки я заворачиваю в кусок туалетной бумаги и храню в одном из прутьев кровати. Каждый вечер добавляю новые. Наверное, надо бы смыть их в раковину, но так я считаю дни. Отмечаю время, пока еще жив.

— Не люблю спать по ночам.

— И что же нам теперь делать? — опять улыбается девчонка. Улыбка озорная и радостная. — Дом ведь сейчас, считай, наш.

— Делай, что хочешь, только не вздумай мне все перепаскудить.

Улыбка мигом увядает.

— Но ведь веселее же…

— Я серьезно. — Вдруг начинаю ужасно ее ненавидеть. Она не имеет права не спать. Это мое время. Сгусток внутри меня вспыхивает жарким пламенем, которое поднимается прямо в рот, и я выплевываю огонь сердитыми словами: — Забудь о своей идеальной жизни с папашей чиновником, громадным домом и всем, что только душа пожелает. Ты такая же дефективная, как и мы. Можешь сидеть, смеяться, шутить и думать, что все это охренеть как смешно, но ты заболеешь и сдохнешь, как Эллори, я и все остальные тупые ублюдки. Ты не какая-то там особенная. Так что не стой у меня на пути и привыкай.

Тяжело дыша, я злобно смотрю на девчонку. От жгучей ярости меня трясет. Она перестает болтать ногами и больше не улыбается. Я отворачиваюсь. Не хочу на нее смотреть. Не хочу жалеть о своих словах. Дом большой. Не факт, что мне придется с ней пересекаться. Может быть, теперь, зная, что ночью ей никто не рад, она даже начнет принимать таблетки.

Я иду к выходу и слышу тихий обиженный голос:

— Ну уж нет. Сам привыкай.

Сучка. Хренова сучка! Да что, черт ее дери, она о себе возомнила?

Анализы крови брали во вторник после физкультуры, и для радости было сразу два повода. Во-первых, это законное освобождение от естествознания на целых десять минут (а может, и на двадцать, если не торопиться на обратном пути). А во-вторых, на анализ приглашали в алфавитном порядке, и Джули Маккендрик всегда ждала своей очереди в то же время. С другой стороны, там будет и Билли Мэтьюз. Тоби сомневался, что сможет поговорить с Джули, даже если придумает интересную тему для беседы. Зато хоть увидит ее, а это лучше, чем ничего.