Дом тишины
Шрифт:
— Положи сюда!
Я положил. Хотел что-то сказать, но не смог.
— До свидания, ребятки! — сказал он и, указав
на меня бутылкой шампуня, поинтересовался: — Он учится или работает?
— В лицее, на второй год оставили, — сказал Мустафа.
— Чем у тебя отец занимается?
Я молчал.
— Лотерейные билеты продает. — ответил Мустафа.
— Осторожнее с этим маленьким шакалом! — сказал парикмахер. — Слишком вспыльчивый. Ну да ладно, идите.
Наши засмеялись. А я уже решил, что теперь и мне пора что-нибудь вставить, ну, например — не мучай своего помощника, хорошо? — так
— Не обращай на него внимания, он вспомнил, как был парикмахером.
— Шакал!
Я ничего не сказал. Моя обязанность — нести эту сумку, а когда придем в нужное место — вытаскивать и давать билеты. Мы здесь вместе, так как нас позвали из Дженнет-хисара и поручили эту работу, но с вами — теми, кто издевается надо мной заодно с лавочником и смеется, повторяя это обидное слово, — мне говорить не о чем. Я молчу. Мы вошли в аптеку, я молчал, в городок пришли — молчал, в бакалее и после нее — у кузнеца, продавца кофе и в кофейне я тоже молчал и не разговаривал, пока мы не обошли весь рынок. Когда мы вышли из последней лавки, Мустафа засунул руки в карманы.
— Теперь мы заслужили по котлете, — сказал он.
Я промолчал, не стал говорить, что деньги эти нам дают не на котлеты.
— Да, — согласился Сердар. — Теперь-то по порции мы заработали.
Однако когда мы сели в закусочной, они заказали по две порции. Они собирались съесть по две порции, а я не собирался есть ни одной. Пока мясо готовили, Мустафа вытащил из кармана деньги и сосчитал: семнадцать тысяч лир. Затем он сказал Сердару:
— А этот что сидит с кислым лицом?
— Сердится, что мы его шакалом обозвали, — ответил Сердар.
— Во дурак! — сказал Мустафа.
Но я ничего не слышал, потому что разглядывал календарь на стене. Потом принесли котлеты. Мы поели — они разговаривали, я молчал. Они заказали и сладкое. Я взял ревани [12] — было вкусно. Потом Мустафа вытащил пистолет и, направив его под стол, стал в шутку стрелять из него.
— Дай-ка! — сказал Сердар.
Он тоже пострелял понарошку. Мне не дали, а только посмеялись, потом Мустафа засунул пистолет за пояс, оплатил счет, мы встали и ушли.
12
Сладкий пирог из муки и яиц.
Никого не боясь, мы прошли через рынок, вошли в деловой центр и молча поднялись по лестнице. Мы пришли в помещение союза, и тогда я, кажется, как всегда, испугался. Будто списываю на контрольной и волнуюсь, как дурак, потому что учитель уже заметил меня, а учитель видит, что я волнуюсь, и понимает, что я списываю…
— Весь рынок обошли? — спросил какой-то красивый мужчина.
— Да, братец, — ответил Мустафа. — Все, что вы сказали.
— У тебя ведь все с собой?
— Да, — сказал Мустафа, вытаскивая пистолет и деньги.
— Я только пистолет заберу, — сказал тот. — Деньги примет Зекерия-бей.
Мустафа отдал пистолет. Красивый мужчина вышел из комнаты. Мустафа вышел следом. Мы ждем. В какой-то
— Это вы идеалисты из Дженнет-хисара?
— Да, — ответил я.
— Ну, и как там?
Что ему надо, подумал я. У сигареты неприятный вкус. Я будто постарел.
— Наш квартал — наверху, — ответил Сердар.
— Я знаю, — сказал он. — Я спрашиваю про берег. Где коммунисты из Тузлы.
— Нет, — внезапно произнес я. — В Дженнет-хисаре у моря все нормально. Там только господа с деньгами.
Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я тоже улыбнулся.
— Ладно, — произнес он затем. — Никогда не знаешь, что будет.
Сердар сказал:
— Кому принадлежит верхний квартал, тому и берег.
— Да. Тузлу они так и захватили. Смотрите, будьте осторожны.
После этого я задумался о коммунистах. Я размышлял о них и курил с серьезным видом, как вдруг человек, который разговаривал с нами, спросил меня:
— Ты новенький, да? — и, не дожидаясь моего ответа, пошел в другую комнату.
Я даже ответить не успел! Сердар утвердительно покачал головой. Интересно, как это они сразу видят, что я — новенький? Почему он улыбнулся, когда я сказал о богатых господах? Сердар тоже встал и вышел куда-то в другую комнату, и теперь я остался один; Сердар оставил меня одного словно для того, чтобы все, кто входил и выходил, видели, что я — новенький. А я курю, смотрю в потолок и размышляю о важных вещах, настолько важных, что все, кто входит и выходит, посмотрев на меня, сразу поймут, о чем я думаю — о проблемах поведения. Есть такая книга, я ее читал. Пока я раздумывал, вышел Мустафа, с кем-то расцеловался, и вдруг все расступились — да, это пришел Зекерия-бей. Он входил к себе в кабинет и тут взглянул на меня — я тоже решил встать, но успел только приподняться. Потом позвали Мустафу. Когда он ушел, я задумался о том, что они там обсуждают, а потом они вышли, и на этот раз я встал.
— Хорошо, — сказал Зекерия-бей нашему Мустафе. — Когда понадобится, мы опять дадим тебе знать. Молодцы!
Затем он взглянул на меня, я заволновался и решил, что он мне что-нибудь скажет, но он ничего не сказал. Только вдруг чихнул и опять ушел наверх, говорят на заседание. Потом Мустафа пошептался с парнем, который только что разговаривал с нами. Сначала я решил, что они говорят обо мне, но нет, ерунда, конечно, они говорят о политике, о важных вещах… Я отвернулся от них, чтобы они не решили, что я подслушиваю их, и не сочли меня любопытным.
— Ну что, ребята, — сказал после этого Мустафа, — уходим.
Я снял с себя сумку. Мы молча дошли до вокзала, как люди, успешно выполнившие свой долг. А я подумал — чего это Мустафа ничего не рассказывает? Я больше не сержусь на них. Понравилось ли ему, как я работал? Я думал обо всем этом, пока сидел на вокзальной скамейке и ждал поезда, а потом, увидев вокзальный лотерейный киоск, стал думать об отце, правда, об отце мне думать не хотелось, но я все-таки думал о нем и пробормотал сам себе то, что давно хотелось сказать ему: «Папа, диплом лицея — в жизни не самое главное!»