Дом у кладбища

Ле Фаню Джозеф Шеридан

А если мужу случится упрекнуть жену, это должно выглядеть так, будто он корит сам себя, и слова его должны уподобиться стрелам Ионафана ^{222} , назначение коих было не поражать, но предостерегать. Жена должна слышать от вас только слова любви. Она пришла к вам, как к святилищу, искать защиты, и можете ли вы сами причинить ей боль? Попирает ли монарх собственную корону? Соломон называет жену венцом супруга — следственно, кто пренебрегает женой, тот наносит удар собственной чести. Я готов превозносить добродетель и в мужчинах, и в женщинах — там, где она обретается.

Доктор словно беседовал сам с собой, он говорил медленно, не отрывая глаз от пола.

— И мне кажется, у женщин добродетели больше, чем у мужчин.

Тут молодые люди вновь обменялись улыбками;

доктор поднял голову и заговорил снова:

— Да, женщины слабее и легче уступают слабостям, но я верю, они лучше. Всякий человек становится тем лучше, чем ближе подходит к Господу; а больше всего уподобляется человек Богу, когда проявляет милосердие. Женщины всегда более сострадают, чем мужчины. Сказано: Бог есть любовь. И, я уверен, в любви женщине нет равных.

Речи доктора на серьезные темы представляли собой мозаику из старинных писаний теологов и богословов, из книг римских и греческих авторов, точно так же творения святых отцов в значительной мере основаны на Писании. Доктор полагал, что всякий без труда может обратиться к первоисточникам. Его задача сводилась лишь к повторению добытых истин. Мне непросто провести черту между собственными рассуждениями доктора и заимствованными высказываниями.

Исчерпав тему, доктор поднялся с места, чтобы попрощаться, и сказал мягко и просто:

— Я принес вам небольшой подарок — ожерелье и серьги… Боюсь, они вышли из моды… это бриллианты моей матери… они должны были… — Священник умолк: кто бы не прочел его мысли? Он поспешил отереть глаза и продолжил: — Не возьмешь ли их ты, Герти, в память о бедной Лили? Вот оно как, малышка Герти. Подумать только, я учил ее катехизису! Малышка Герти выходит замуж! И да благословит вас всемогущий Бог на всю вашу оставшуюся жизнь: пусть ваши дети унаследуют от вас вашу красоту и ваши достоинства, пусть дом ваш согревается любовью и держится исполнением долга, пусть они, когда пробьет урочный час, закроют вам глаза с благоговейным смирением и пойдут, следуя вашему примеру, по проложенной вами счастливой и достойной тропе.

Мисс Гертруда вскочила с места, подбежала к священнику и, со слезами покрывая жаркими поцелуями узловатую руку, воскликнула:

— Благодарю вас, сэр, вы всегда были так добры ко мне. Я хотела бы сказать — приходите к нам почаще, сэр, когда мы устроимся, и приводите мистера Лофтуса и дорогую старушку Салли. Я благодарна вам всей душой, сэр, за ваши дивные подарки; а ваши прекрасные советы, сэр, я никогда не забуду, я благодарна вам за напутствие — и как бы мне хотелось доказать, как сильно я вас люблю и почитаю!

Лорд Дьюноран смотрел на них, улыбаясь, однако и у него в глазах стояли слезы. Мужчины, как известно, не слишком любят обнаруживать свою слабость, хотя все знают, что бывают моменты, когда и bonus Homerus dormitat [79] ^{223} .

Достопочтенный доктор Уолсингем сделал Дэна Лофтуса своим викарием. Однако время шло, и настал день, когда старый пастырь не смог опекать прихожан; но, по моим сведениям, честный Дэн Лофтус не занял вакантного места священника. Я даже думаю с опаской, что для успешной церковной карьеры потребен задор или хотя бы крупица какого-то мирского интереса. Лорд Дьюноран, отправившийся с дипломатическим поручением в Лиссабон, взял Дэна с собой, а впоследствии Дэн остался в семействе в качестве капеллана, всеми чтимого и любимого. Он имел право неограниченного пользования фамильной библиотекой, сочинял, компилировал и делал все, что заблагорассудится, за исключением двух вещей: он не публиковал свои труды и не женился.

79

Добрый Гомер засыпает (лат.).

В назначенный срок прекрасная Магнолия осчастливила влюбленного гиганта О'Флаэрти. Одинокое блаженство было не для нее, и надо отдать ей должное: она оказалась одной из лучших домохозяек Чейплизода. Магнолия заставляла фейерверкера отчитываться за каждый шиллинг, заносимый в платежные или расходные статьи; она со знанием дела ведала продовольственным снабжением и виртуозно

заправляла прочими областями хозяйства. Она почти совершенно излечила супруга от пьянства и окончательно отвадила от дуэлей. После свадьбы лейтенанту только однажды пришлось вступить в поединок, и, по слухам, цветущая красотой Магнолия собственноручно подвергла провинившегося исполина телесному внушению. Я, впрочем, этому не верю. Бесспорно одно: она, используя другие способы, в продолжение нескольких месяцев обрекла непокорного воителя на столь жалкое существование, что тот со слезами на глазах признавался майору: «По мне, так лучше было бы прямо пристрелить меня на месте». Поначалу фейерверкер, разумеется, брыкался; случалось ему и рвать повода, но постепенно он привык к упряжи, шаг его выровнялся — и он превратился в чуткое и послушное создание. Магнолию отличал сильный характер, но ей свойственно было и великодушие, все ее любили за добросердечие и бесстрашный нрав. Пара составилась счастливая — на загляденье. Множество чудных детишек вскормила Магнолия своей прекрасной грудью, и немало кельтских доблестей впитали они из этого благотворного источника. Один из отважнейших гренадеров, уснувший в алом мундире с шарфом вблизи от французского строя на поле Ватерлоо ^{224} — на том бивуаке, где нет другого reveil, [80] кроме трубы архангела, был отпрыском этой могучей ратной династии.

80

Подъема (фр.).

Наконец настал день бракосочетания — великий день для Белмонта — великий день для Чейплизода. Было поднято с полдюжины флагов, они развевались на осеннем солнце. На лужайках Белмонта оркестр Королевской ирландской артиллерии играл веселые мелодии. В толпе сельских гуляк под тополями попадались флейтисты и скрипачи. Прямо на траве высились початые бочки с крепким элем и пузырящимся сидром; в тени палаток возле живой изгороди неумолчно звенели ножи и вилки — там подавалась обильная закуска. Безыскусное гостеприимство феодальных времен в те дни еще сохранялось, совершение брака почиталось событием, достойным всеобщего внимания; молодожены не уезжали тайком в свадебное путешествие по неведомым краям, скрывая свое новое положение, но смело пребывали главными фигурами местного торжества.

Надо ли мне описывать свадьбу? Мне всегда кажется, будто я видел ее собственными глазами — и вижу ее и посейчас, я так часто слышал, как о ней рассказывали старики. Воображение читателей избавит меня от лишнего труда.

«Что за пьеса без свадьбы? И что за свадьба, если ее никто не видит? — восклицает сэр Роджер в трагикомической пасторали Гея ^{225} . — Пусть каждый потакает своим склонностям, но растворите двери пошире, чтобы мы не пропустили ничего из происходящего. — Сэр Роджер у двери, указывает пальцем. — Все идет как надо! Вам всем хорошо видно, соседи? Клянусь честью, танцоры встают в кружок. Взялись за руки — так! Отлично, отлично, доктор; отлично, сынок Томас. Ну хватит, я вполне доволен. А теперь ударьте в смычки — будем плясать!»

Вот и мы! А ну-ка, ударьте в смычки — и пустимся в пляс! Пускай те, кто неравнодушен к танцам, отплясывают — глотнув поссета и сбросив чулки — до двух часов ночи; а люди постарше и поблагоразумней разойдутся по домам вовремя и, все еще улыбаясь, улягутся в постели; радостный смех, слегка приглушенный расстоянием, все еще звенит у них в ушах; слышится пронзительное заливистое пиликанье скрипки; шаркают о пол туфли и легкие башмачки; добродушные морщинистые лица пожилых и разрумянившиеся щеки молодежи мелькают перед глазами; старые слуги — в ливреях, украшенных цветами, — преданные, пройдошливые, толпятся у подножия лестницы, воссылая благословения и рассовывая по карманам монеты; бойкие горничные в пышном воскресном наряде, с хихиканьем высовываясь из-за приотворенных наполовину дверей, неотрывно глазеют на несравненные прыжки и антраша; давайте же запомним как следует прочувствованную речь, которую этот отъявленный забавник, Том Тул, произнес за ужином и над которой мы все покатывались со смеху.