Дом, в котором… Том 2. Шакалиный восьмидневник
Шрифт:
Сфинкс пинает урну и принюхивается.
– А как насчет уличной копоти? Ответь на этот вопрос – и я отвечу на твой. Ты думал, что я веду тебя в Наружность? Что я прогуливаюсь там вечерами, когда у меня плохое настроение, и теперь решил взять тебя с собой? Прямо так, неодетого?
Курильщик достает сигареты:
– Мне просто было интересно, что ты имел в виду, говоря об «уличной копоти». Это неправильно?
– Ты не так спросил. Ты спросил, правда ли мы идем на улицу.
– Зачем придираться к словам? Ты ведь прекрасно понял, что я имел в виду.
Сфинкс опять пинает урну.
– Это ужасно, Курильщик. Когда твои вопросы глупее тебя. А когда они намного глупее, это еще ужаснее. Они как содержимое этой урны. Тебе не нравится ее запах, а мне не нравится запах мертвых слов. Ты ведь не стал бы вытряхивать на меня все эти вонючие окурки и плевки? Но ты засыпаешь меня гнилыми словами-пустышками, ни на секунду не задумываясь, приятно мне это или нет. Ты вообще об этом не думаешь.
Бледный Курильщик мусолит в пальцах сигарету.
– Я действую тебе на нервы. Так и скажи. Я могу ни о чем не спрашивать.
– Спрашивай о том, чего не знаешь.
– Да.
– Табаки попробовал о ней рассказать. Не его вина, что ты не поверил ни единому слову. Даже не попытался понять.
– Потому что он болтал чепуху. Почему его мусор тебя не раздражает, Сфинкс? Почему его слова не кажутся тебе мертвыми? Он болтает без умолку – если бы каждое его слово превращалось в окурок, Дом бы давно погребло под ними. Осталась бы одна гигантская гора окурков.
Сфинкс вздыхает:
– Нет. Это гора окурков лишь для того, кто не умеет слушать. Научись слушать, Курильщик, – и тебе станет легче жить. Научись у того же Шакала. Слушай его внимательно. Как он задает вопросы. Он берет только то, что ему нужно. А болтовня… Он действительно болтун. И любит приврать. Но в мусоре его слов всегда прячется честный ответ. А значит, это уже не мусор. Просто Табаки надо уметь слушать. И не говори, что это невозможно. У других получается.
Курильщик смотрит на Сфинкса с возмущением:
– Сфинкс, не делай из Табаки великого гуру. Пожалуйста! Просто признай, что он на привилегированном положении. Что ему можно то, чего нельзя другим.
Сфинкс кивает:
– Хорошо. Он на привилегированном положении. Ему можно то, чего нельзя другим. Ты доволен? По-моему, нет. Чего ты хочешь на самом-то деле?
Курильщик молчит. Сфинкс выходит с лестничной клетки в коридор первого. Чуть отставая, Курильщик едет следом. Обида заткнула ему рот. Он едет, думая о том, как трудно быть белой вороной. Как тяжело им живется и как их никто не любит.
– Возможно, я избалован, – говорит Сфинкс, не оборачиваясь. – Еще Македонским. Его бессловесным пониманием. Или даже Лордом, слишком гордым, чтобы задавать вопросы. Возможно, я пристрастен или раздражен, но мне кажется, что и ты ведешь себя странно, Курильщик. Так, как будто мне есть в чем перед тобой оправдываться.
Курильщик догоняет его и едет вровень.
– Это правда, что ты бил Лорда, заставляя его ползать?
Сфинкс останавливается.
– Правда. Правда Черного.
– Но это было?
– Было.
Коридор первого – лампы-фонари, линолеум, испещренный следами шин… В актовом зале кто-то насилует рояль, из раздевалок доносится Песье потявкивание. Сфинкс мимоходом заглядывает во все двери. Ищет Слепого и думает: неужели Курильщик не видит, как все это похоже на улицу? Неужели не чует копоть и невидимый падающий снег?
На Слепого они натыкаются в самом конце коридора. Он избивает автомат с газированной водой в надежде вернуть проглоченную монетку.
– Мучает жажда? – спрашивает Сфинкс.
– Уже нет.
Слепой в последний раз бьет по автомату, и на пол падает картонный стаканчик. Слепой поднимает его.
– Девятый, – говорит он. – И хоть бы один полный.
– Слепой, из этого автомата уже сто лет ничего не вылезало, кроме стаканов.
По соседству Пузырь из третьей рулит по автостраде, сбивая встречные машины и сотрясая игральный автомат.
– Тебе Рыжий в этих краях не попадался?
– Что у тебя с голосом? – интересуется Слепой. – С чего это ты осип?
– Оберегая стайное имущество от длинноногих шлюх, – мрачно отвечает Сфинкс.
– Да? Габи заходила?
Сфинкса охватывает жгучее желание пнуть Слепого. Разнести ему щиколотку вдребезги, чтобы любимый вожак надолго охромел.
– Заходила, – цедит он, борясь с собой. – И надеюсь, что больше не зайдет. Что ты об этом позаботишься.
Слепой вслушивается, склонив голову. Потом предусмотрительно заходит за автомат, убирая ноги из пределов досягаемости Сфинкса.
– Мое упущение, – признает он. – Впредь буду более бдителен. Кто это с тобой? Курильщик?
– Он самый. Вытащил его прогуляться.
– Нервничает? – равнодушно спрашивает Слепой. – А я тебе говорил. Черный его попортил.
Онемев от возмущения, Курильщик смотрит на них снизу вверх. На двух наглых, самовлюбленных ублюдков, обсуждающих его, словно его здесь нет. У Пузыря выключается экран, автомат с дребезгом проигрывает ему несколько тактов похоронного марша. Он слушает, обнажив голову.
В актовом зале прыщавый Лавр отодвигает от рояля стул-вертушку и платком вытирает пот со лба.
– А теперь сыграй что-нибудь не такое занудное, – просят его.
Лавр надменно усмехается в пространство. Никто ничего не смыслит в джазе. Просвещать их бесполезно. Колясники в ошейниках дружно аплодируют. Его улыбке, а не его игре.
Потерянный, Курильщик катается по первому этажу. «Дышит уличной копотью». Он демонстративно отъехал от Сфинкса и Слепого и теперь жалеет об этом. Стоило послушать, что бы они еще о нем сказали. Когда первый приступ злости прошел, Курильщик заподозрил, что сказанное было адресовано ему. Что как только он отъехал, они заговорили о другом, а Сфинкс еще раз убедился, что он не умеет слушать.
– Ну и черт с вами, – говорит он. – Не обязан я выслушивать ваши дурацкие замечания.
– Чьи? – с интересом спрашивает кто-то, и, подняв глаза, Курильщик натыкается на улыбку Чеширского кота в исполнении Рыжего.
– Неважно, – растерянно бормочет он. Ему никак не удается привыкнуть к тому, что с ним заговаривают члены других стай. Их готовность к общению сбивает с толку, как будто он все еще Фазан. Рассердившись на себя, он поправляется:
– Сфинкса и Слепого. Обсуждают меня в глаза, как будто я глухонемой. Это бесит.
Улыбка Рыжего делается шире.
– О-о, – тянет он. – В какие сферы я ненароком взлетел…
Курильщика передергивает. Над ним издеваются. Но невольное уважение к вожаку, пусть даже такому клоуну, как Рыжий, мешает развернутся и уехать.
Рыжий как ни в чем ни бывало
– Рыжий, – неожиданно для себя спрашивает Курильщик, – что ты знаешь о матушке Анне?
Рыжий задирает голову. В лягушачьих очках сверкают блики коридорных лампочек.
– Очень мало, – признается он, стряхнув пепел прямо на белые брюки в цветочек. Ужасающе грязные. – Честно говоря, я не силен в истории. Кажется, она тут была директрисой в конце прошлого века. Жутко религиозная. Слышала голоса святых. Этакая Жанна д\'Арк на пенсии. Впрочем, она ведь была монахиней. При ней к Дому пристроили лазарет. До того имелся один жалкий кабинетик с медицинской сестрой и палата на две койки. За каждой мелочью приходилось мотаться в город. Дом-то тогда еще находился в пригороде.
– Откуда ты все это знаешь? – Курильщик потрясен информированностью Рыжего и тем, что тот, оказывается, умеет нормально говорить. Ему казалось, что Крысы объясняются в основном междометиями.
Рыжий пожимает плечами:
– Откуда? Да в принципе это все знают. Здесь ведь как? Хочешь что-то выяснить – покопайся в старых бумагах. В дальнем подвале их свалены целые груды. Что-то конкретное откопать нелегко, но при желании можно. Ближе к выходу лежат бумаги поновее, а совсем давние – в ящиках у стен.
Курильщик ежится при мысли о том, что Рыжий – Рыжий! – мог копаться в старых документах, интересуясь историей Дома. Да бог ты мой! Если бы его спросили полчаса назад, он бы, скорее всего, ответил, что Рыжий неграмотный.
– И Табаки знает оттуда же.
Курильщик не спрашивает, он утверждает. Но Рыжий расценивает его слова как вопрос.
– Табаки! – смеется он. – Табаки знает лучше всех. Он-то в основном и откапывал эти бумажки. Откапывал, сортировал и заставлял всех читать. Спроси его, расскажет куда подробнее.
Курильщик затягивается с такой силой, что начинает кашлять. Разгоняет перед лицом дым и говорит сипло:
– Он рассказал. Только не упомянул о документах.
– Любит темнить, – соглашается Рыжий, зевая. – Такая порода.
Перед ними возникает Сфинкс.
– А я тебя искал, – говорит он Рыжему.
Рыжий садится прямее:
– Кажется, ты меня нашел.
– Ты подсунул Слепому Габи. Я это кое-как пережил. Но регулярные набеги на спальню терпеть не намерен. Учти, если она еще раз у нас появится…
Рыжий вскакивает, так старательно изображая ужас, что Курильщик не может не рассмеяться.
– То ты об этом горько пожалеешь, – заканчивает Сфинкс. – Я ясно выражаюсь?
– Более чем. Ну а если сам Слепой вдруг…
– Со Слепым я уже поговорил.
Рыжий отвешивает шутовской поклон:
– Все, что в моих силах. Всегда. Я преисполнен рвения, амиго!
– Не паясничай, – просит Сфинкс.
– Не буду!
Курильщик опять фыркает. Сфинкс и Рыжий не обращают на него внимания. Сфинкс задумчиво рассматривает Рыжего, словно пытаясь что-то припомнить. Рыжий почесывается.
– Чем еще могу быть полезен?
– Сними пожалуйста, очки, если тебе не трудно, – просит его Сфинкс.
Рыжий морщится:
– Ловишь на слове? Не очень-то это по-дружески. Ладно, так и быть. Но ненадолго.
Он поворачивается спиной к коридору и, воровато оглянувшись, сдергивает очки. И исчезает.
Во всяком случае, так кажется Курильщику. Что Рыжий исчез. На Сфинкса печально смотрят темные глаза в медных ресницах, а худое лицо их владельца принадлежит какому-то незнакомцу, который никак не может быть Рыжим. Исчезли бритые брови, шрамы на подбородке, мерзкая ухмылка. Глаза ангела стерли их, изменив лицо до неузнаваемости. Длится это наваждение пару секунд, после чего Рыжий надевает очки, и ангел исчезает. Остается неврастеник и извращенец.
– Все, – заявляет он, облизываясь. – Аттракцион окончен.
– Спасибо, – без тени иронии благодарит его Сфинкс. – Я соскучился по тебе, Смерть. Действительно соскучился.
– Скучай дальше, – огрызается Рыжий. – Смерти больше нет. Оставим стриптиз до лучших времен.
– Извини, Рыжий, – встревает в их разговор Курильщик. – Это, конечно, не мое дело, но очки тебя очень уродуют.
– Ха! – мрачно откликается Рыжий. – А зачем, по-твоему, я их ношу? Чтобы казаться лапочкой? И с чего это, как ты думаешь, у нас в Крысятнике все дрыхнут в спальных мешках? Да затем же. Чтоб мне не прикручивать эту блядскую оптику к морде скотчем. Высокая должность, скажу я тебе, не такое дело, при котором стоит выглядеть героем манги.
– Я это давно понял, – говорит Курильщик. – Что вожаку в Доме желательно выглядеть восставшим мертвецом. Почему-то.
– Умница! – радуется Рыжий. – Правильно понял. А еще учти: даже настоящему бывшему мертвецу непросто все время выглядеть, как полагается. Он же не рокфор.
– Откуда ты знаешь, как они выглядят?
– А я специалист в этом вопросе.
Хихикнув, Рыжий кланяется Курильщику – куриные кости на шее сухо побрякивают – и удаляется. Мерзкий, красногубый, не вызывающий доверия Крысиный вожак. Специалист по ожившим покойникам.
– Знаешь, Сфинкс, – говорит Курильщик, глядя ему вслед, – я когда-то играл сам с собой в такую игру: мысленно раздевал всех подряд… ну не всех, в основном вожаков, – раздевал их, брил или там прически менял. Довольно интересная игра. И вот с Рыжим у меня ничего не вышло. Я думал, оттого что у него очки такие. Слишком заслоняют лицо. А, оказывается, это оттого, что то, что под очками, вовсе не он.
Сфинкс смотрит на Курильщика с интересом.
– Странные у тебя игры. Необычные.
Он ни о чем больше не спрашивает и ничего не уточняет, и вообще отходит, потому что кто-то его позвал, но Курильщик так взбадривается от проявленного к нему интереса, что возвращается в спальню почти веселым. Может, все не так страшно? Может, и со Сфинксом можно общаться по-человечески? Говорил же он с Рыжим вполне по-дружески. Поднимаясь в лифте, он слышит, как на лестнице хихикает парочка, только что отлипшая друг от друга с влажным чмоканьем. С площадки этажом выше доносятся звуки гитары. Девушки. Новый Закон.