Дом, в котором...

Петросян Мариам

— Валяй, — говорит Черный. — Не стесняйся.

Дверь отворяется, и на пороге возникает Лорд, изящно покачивающийся меж костылей.

— Я тебя все-таки нашел! — говорит он.

— И этот тоже в моей одежде, — удивляется Черный. — Что на вас нашло? Иди сюда, Лорд, по-моему, он уже готов. Толкует о параллельных мирах.

— Интересная тема.

Лорд подплывает к нам, падает на свободную коробку и с грохотом складывает костыли крест-накрест у стены.

Я закрываю глаза. И открываю.

И оказываюсь сразу во всем. В стенах, в полу, в потолке, в Черном, в Лорде и в костылях Лорда. Я, как воронка, засасываю мир. Та моя часть, что целее прочих, встревожена моим

поступком. Она встревожена тем, что открыла другому мне бутылочный тайник и дала вкусить его содержимого, тому мне, который — лысый и бешеноглазый — сидит напротив, закинув ноги на ящик, и эта моя часть — она удобнее всех, потому что целее — говорит:

— Черт, не думал, что его так развезет. Что будем делать, Лорд?

Еще одна моя часть, продавливающая картонную коробку (бедная картонка еле жива, когда-то в ней хранился умывальник), тоже раздражена и испугана, и она говорит:

— Откуда я знаю? Что ты ему дал?

Я плещусь в бутылке, слегка прилипая к ее стенкам, потому что в моем составе сладкий, тягучий сироп. Я не совсем прозрачен, и это тоже от сиропа. Подобных мне не производят, Я не существую нигде, кроме как здесь, где Я хранился среди унитазов, и смутно припоминается, что Я как-то связан с собаками, об этом думает тот Я, что сидит напротив, а другой Я — что прямо надо мной — подозревает, что Я ядовит.

Горят подмышки, жгучей болью растекаясь к ребрам, и не поворачивается затекшая шея, а коробка подо мной прогибается все сильнее и сильнее, мне давно пора бы подняться с нее, пока она совсем не сплющилась.

В коробку моему Я не хочется, ее ощущения слишком неприятны. Я, сидящий у стены, говорю:

— Весь мир сейчас во мне, понимаете ли вы, что это значит?

И сам себе отвечаю, перескочив обратно на прогибающуюся коробку:

— Я бы не хотел этого понимать, если честно.

И тут же взлетаю вверх и падаю вниз, расширяюсь во все стороны и затвердеваю, смотрю тысячами крохотных щелей, миллиардом глаз. Это Я мне нравится больше всех, оно самое спокойное и большое, замыкающее в куб всех остальных, это даже скорее Мы, на нас держится Дом, мы несем его и поддерживаем. Мне стоит большого труда удерживать себя в пределах одной комнаты, потому что нормальнее для стен соединятся с другими стенами, но мне почему-то лучше этого не делать, хотя я не помню, почему. Я лишаюсь слуха. Маленькие движущиеся Я, беспокойные и эмоциональные сверх всякой меры, двигаются и производят звуки слишком быстро, делая их недоступными слуху. Я скорее дремлю, чем бодрствую, это мое обычное состояние, полностью погрузиться в него мешает только опасение слиться с другими стенами. Это все труднее и труднее. Мне даже тяжелее, чем коробке, но Я терплю, пока хватает сил, а когда они иссякают, концентрируюсь на точке соприкосновения со мной безволосого и металлическорукого Я, перетекаю в него и слышу, как Черный говорит: — Давай поищем Слепого, что ли? — а Лорд отвечает: — Не можем же мы так его оставить…

Я сижу у стены, ощущая ее холод и гладкость плечами и царапинами под пластырем, стягивающим плечи, и испытываю к ней странные, почти родственные чувства.

То, что я сделал, делать нельзя: слишком заманчивое и опасное это занятие — растворение в том, что тебя окружает. В людях еще куда ни шло, но предметы сковывают сны, в них можно увязнуть на годы и не заметить этого. Фокус со стенами спас меня однажды, когда я был ребенком и жизнь слишком сильно напугала меня. В тот раз я еле выбрался и пообещал себе никогда больше такого не делать. Все обещания нарушаются рано или поздно, как нарушил свое обещание Македонский. Я все еще не могу думать о его словах, о том, что он

сказал о Волке, но о нарушенном им обещании я уже думать могу. Пребывание в стенах помогло мне успокоиться.

Я смотрю на Лорда и на Черного.

— Один из вариантов игры, — говорю я им, — это пребывание во всем. Ты во всем, и все в тебе. Но это опасно.

Черный и Лорд переглядываются.

— Никогда не пробовал, — говорит Лорд. — Ты максималист, Сфинкс. Так нельзя.

— По-моему, он слегка протрезвел, — неуверенно говорит Черный, подчеркнуто обращаясь к Лорду, как Паук в присутствии больного.

Я киваю. Да, слегка. Но не окончательно, потому что я все еще в игре. И Черный, и Лорд выглядят не совсем обычно. Черному, наверное, за сорок. Внушительный дядя, голый по пояс, за поясом почему-то топор. Красивый. Лысеет со лба, и морщин больше, чем полагалось бы в его возрасте, но все равно красавец. Конан… в летах…

Лорд помоложе и не так эффектен. Лицо сухое, хищное, без следа Лордовской красоты. Зубы слегка выдаются, ресницы белые, будто обсыпаны перхотью. Он в каких-то мерзких лохмотьях, расползающихся по швам от каждого движения.

Условия игры неодинаковы для них. Черный таков, каким хотел бы быть. Лорд таков, каким себя ощущает. Уже интересно.

Черный встает, заслонив полкомнаты.

— Пошли отсюда, — говорит он мне. — Проветрим тебя слегка. И выпусти, наконец, эту бутылку.

Я разжимаю вполне человеческие длинные пальцы, бутылка падает и катится по полу. Мне интересно, как я выгляжу весь, целиком, но, к сожалению, поблизости нет зеркал. Черный нагибается ко мне, обдав крепким запахом псины, хватает под мышки и ставит на ноги.

— Вот так. Потихоньку, понемножку. Топ-топ…

Послушно плетусь к двери. Кто спорит с Конанами? Он дышит мне в затылок. Самый Главный Пес. Дверь мшистая, заросла лишайниками и плесенью, по ней странствуют цепочки муравьев, а вместо ручки торчит занозистый сучок.

Лапа Черного в шипастом браслете хватает его, обламывая под корень, дверь распахивается, и мы выходим на заброшенное шоссе под серое, неприветливое небо.

Кругом поля, утыканные телеграфными столбами, асфальт весь в трещинах, белая разделительная полоса еле заметна, полузасыпанная песком. Ветер треплет на мне футболку Черного, щекочет живот ледяными пальцами. Лорд поднимает ворот куртки, который тотчас отрывается, оставшись у него в руках. Он брезгливо его отбрасывает.

— Ну что, идем? — Черный целеустремленно бросается вперед, выкрикнув на прощанье:

— Динамик! Остался посреди коридора. Пойду, заберу, пока не сперли.

Я оглядываюсь на дверь, но она, конечно, исчезла. Лорд ковыляет впереди, проваливаясь костылями в трещины асфальта и с ругательствами выуживая их оттуда. Сквозь прорехи его штанов просвечивает что-то зеленое и топорщатся листочки.

Тучи зловеще нависают. Скоро пойдет дождь. Черный уже совсем далеко. Для него эта бесконечная дорога — всего лишь несколько метров паркета. Поэтому он движется с потрясающей скоростью, время от времени удивленно оглядываясь на нас с Лордом.

— Куда мы идем? — спрашиваю я Лорда.

— Откуда я знаю? — безразлично отвечает он. — Ты сюда прыгнул, ты и должен знать.

Лорд замечает что-то в траве на обочине, останавливается и сует туда костыль. Выуживает обратно с прилипшим к наконечнику окурком, снимает его и бережно прячет в карман.

— Хорошо, — говорит он. — Я рюкзак забыл. Еще парочка таких, и можно будет покурить. Ты тоже гляди, а то я могу и не заметить.

Всматриваюсь в жухлую траву.

— А ты хорошо приспосабливаешься, Лорд, — говорю я. — Как будто для тебя это обычное дело.