Дом в овраге
Шрифт:
Я разбито молчал. Что я мог сказать? Кирилл был очень вспыльчив и не всегда контролировал себя, особенно когда был на взводе, а на взводе он находился последние три месяца, это как пить дать.
– Ладно. Иди домой, Артур. И получше запри дверь. Что-то нехорошее творится у нас в городе, вот что я тебе скажу, – произнес Виктор.
Я уже хотел встать, как он сказал:
– Да, Артур. У нас на днях в отделе было совещание. В общем, мы решили оказать тебе небольшую помощь, ну, ты понимаешь. Твой отец...
Договорить я ему не дал.
– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, – едва не срываясь на крик, перебил я его. – И поминки по моему отцу рано устроили. Я не верю,
Не дожидаясь ответа, я выскочил за дверь, чувствуя, как глаза влажнеют от слез.
– Бедный пацан, – покачал головой Виктор и посмотрел на конверт с деньгами. – А, черт!
Близилось веселое Представление. Оно чувствовало это всеми порами кожи, оно впитывало ощущения празднества в себя, разгоняя по сосудам вместе с кровью, и осознание приближающегося увеселительного зрелища заставляло сердце учащенно биться.
Солнце уже клонилось к горизонту, и оно спешило, приготавливая парадный костюм. Тщательно выстирало халат, аккуратно отутюжило, расправляя каждую складочку, не забывая про все уголочки, шовчики, потом проверило помпошки, эти прекрасные оранжевые помпошки, ведь это неотъемлемый атрибут любого клоуна, но оно ведь не любое, оно избранное, можно сказать, Единственное в своем роде. Теперь перчатки, проверим каждый пальчик, чтобы ни одной дырочки, ни одной царапинки. Потом колпачок. Чистой фланелью оно протерло звездочки до зеркального состояния, сдуло невидимые пылинки, после чего расчесало фиолетовую шевелюру. Затем носик. Обследовало резинку, к которой он крепился, – оно всегда следило за резинкой, потому что однажды имело неосторожность забыть об этом, и в самый ответственный момент она порвалась. Далее широкие панталоны, башмачки. Последние, конечно, не очень удобны, но чем не пожертвуешь ради зрелищного Представления!
Было еще одно новшество, для этого оно перелопатило массу информации о фокусах и клоунских приемах. Это искусственные слезы, которые при необходимости били мощной струей, больше напоминая струю из пениса, хе-хе, но в этом-то и была самая хохма.
Существо упаковало все это в невзрачный потрепанный рюкзачок. Туда же отправился и сверток, довольно тяжелый, в нем что-то глухо позвякивало. Напоследок в рюкзак отправился маленький магнитофон.
Оно ухмыльнулось и, сморщив нос, громко чихнуло. Потревоженные этим звуком мельчайшие пылинки беспокойным хороводом закружились в отблесках заходящего солнца.
Антон Викторович клевал носом. Изредка он вздрагивал, щипал себя за руку или давал болезненную пощечину, в общем, делал все возможное, чтобы не уснуть за рулем. Золотое правило в этих случаях «остановись и поспи» никоим образом не могло быть выполнено, поскольку он и так уже не укладывался в отведенное ему фирмой время, да и товар в его фуре был специфический – палтус, а рыба, особенно в такую погоду, ждать не будет. К тому же до Каменска оставалось около двадцати километров, и уж тогда он, выгрузив товар, со спокойной душой отправится спать и будет спать целые сутки. Бог ты мой, какое это блаженство, распрямить затекшие конечности, вытянуть спину, чувствуя, как хрустнут позвонки, скинуть эти тесные туфли...
Веки дальнобойщика медленно опускались, дыхание становилось ровным, и он бы уснул прямо за рулем на пустынной дороге в полпятого утра, как вдруг впереди на трассе внезапно возникло какое-то движение, и это подействовало на него как отрезвляющий душ, а всмотревшись внимательнее, он чуть не закричал. Ребенок, девочка, она шла прямо посередине дороги, качаясь из стороны в сторону, будто пьяная, и до нее оставались считаные метры. Выматерившись, Антон Викторович повернул руль влево, нога вдавила педаль тормоза в пол. Завизжали покрышки, нещадно съедаемые зернистой поверхностью асфальта, он закрутил руль, чудом не сбив девочку. Он был так близок от нее, что платье ребенка всколыхнулось от воздушного потока. Многотонный прицеп болтало из стороны в сторону, сзади что-то зловеще скрежетало, и Антон Викторович уже мысленно прощался с жизнью, ожидая, что в следующее мгновение опрокинется в кювет, но, к счастью, фура удержалась на дороге. От тормозного пути шел дым, пахло горелой резиной. Девочка продолжала идти странно-болтающейся походкой, словно во сне, она будто и не замечала гигантскую махину рядом с собой и побелевшее лицо водителя, который с проклятьями вылезал наружу.
– Эй! Постой! – крикнул он, соскакивая вниз и догоняя девочку. – Тьфу ты, да стой же!
Он схватил ее за плечо и повернул к себе. Гневный окрик, который он собирался обрушить на малышку, застрял у него в глотке. Ему было далеко за сорок, он многое повидал на свете, но еще никогда не доводилось видеть подобное выражение глаз у ребенка. В них прятался дикий, первобытный ужас, словно эта девочка побывала в самой преисподней. Она послушно остановилась, глядя на Антона Викторовича и в то же время куда-то сквозь него, сосредоточенно посасывая палец. Губы девочки были искусаны, одна ножка без туфельки, банты развязались и грязными паклями лежали на ее худеньких плечиках.
– Что с тобой? – как можно мягче спросил Антон Викторович. Он хотел вытащить палец малышки изо рта, но с таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места свою фуру. – Девочка, ты потерялась?
Она молчала, продолжая грызть палец, и Антон Викторович не раздумывая схватил ребенка в охапку и понес в машину. Черт с ней, с рыбой, ее нужно срочно в больницу. Или в милицию? Может, ее ищут?
Он усадил девочку на сиденье и с опаской взглянул на нее.
– Кто ты? И что с тобой случилось, кроха? – тревожно прошептал он. Девочка молчала. Антон Викторович покачал головой, трогаясь с места. Неожиданно он обратил внимание, что подбородок, кисти рук и верх платьица девочки вымазаны чем-то белым, словно известкой или краской. Он коснулся пальцем вещества и осторожно поднес к носу. Принюхался, после чего, решив рискнуть, дотронулся кончиком языка. Затем уставился на дорогу, искоса поглядывая на замершего ребенка. Если он не ошибается, то пятна на ее лице и платье были сладким кремом, которым заправляют торты или пирожные.
– Цилк, – вдруг разлепила потрескавшиеся губы девочка, глядя на дорогу невидящим взглядом. – Цилк, – тише повторила она. Антону Викторовичу стало не по себе, и он поддал газу.
В пять утра фура остановилась возле городской больницы. Антону Викторовичу не пришлось долго объяснять случившееся – фотографии пропавшей девочки Лилии и ее мамы Анны Хотиной висели на каждом углу Каменска вот уже третий день. В том числе и на информационном стенде самой больницы.
Из приемной позвонили в милицию, и вскоре туда уже мчался Боков.
– Где она?! – рявкнул он, влетев в приемное отделение.
– В санитарской комнате. Ей сделали укол, успокоительное, – сказала пожилая сестра, поправляя очки. – Господи, да что же это такое делается?..
Но Боков уже не слушал ее, он несся по коридору. Полы незастегнутого халата трепетали, как крылья раненой птицы. Залетев в кабинет, он остановился как вкопанный. Лиля, точно, это она. Две медсестры, уговаривая, тщетно пытались высвободить пальчик крохи изо рта. Девочка только плотнее сжимала свои маленькие челюсти.