Дом в Порубежье

Ходжсон Уильям Хоуп

И тут кот издал отчаянный пронзительный вой. Со страхом я поглядел в его сторону. Нечто призрачное и светящееся обволакивало его, на глазах моих превращаясь в пылающую прозрачную длань, по которой перебегали зеленоватые язычки пламени. Издав жуткий предсмертный вопль, кот вспыхнул и задымился. Дыхание оставило меня, и я привалился к стене. За той самой частью окна теперь зеленело пятно фантастических очертаний. Оно скрыло все от меня, впрочем, пламя все-таки пробивалось. Запах горелой плоти вполз в мою комнату.

— Топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп, — удаляясь, прозвучало на дорожке, запах тления засочился через приоткрытую дверь, мешаясь с

вонью горелого мяса.

Пес молчал, но вдруг взвыл, словно от боли, а потом успокоился… Только изредка взвизгивал от страха.

Миновала минута, вдалеке слабо хлопнула западная калитка. И смолкло все… даже пес.

Так я простоял несколько минут. А потом в сердце моем пробудилась оставшаяся капля отваги, в панике я рванулся к двери и, навалившись всем телом, задвинул засовы. А потом… полчаса, должно быть… просто сидел и молчал, уставившись перед собой.

Медленно жизнь возвращалась ко мне, и неуверенным шагом я поднялся наверх, к постели.

Вот и все.

Глава XXV

ТВАРЬ С АРЕНЫ

Утром следующего дня я вышел в сад — все было как обычно. Я обследовал ведущую к двери дорожку, пытаясь отыскать на ней какие-нибудь следы, однако ничто не говорило о том, что вчерашний кошмар не пригрезился мне.

И только приблизившись к псу, чтобы поговорить с ним, я обнаружил действительные доказательства. Пес жался в конуре, забившись в уголок, и я не сразу выманил его наружу. Наконец он поддался на уговоры, но двигался неловко и изгибался при этом. Погладив его, я обнаружил на левом боку собаки зеленоватое пятно. А как следует приглядевшись, понял, что и шерсть и кожа полностью сожжены, обнажив обгорелую и кровавую плоть. Форма отметины напоминала отпечаток огромной когтистой руки.

Задумавшись, я распрямился. Глаза мои обратились к окну кабинета. Лучи поднимавшегося Солнца освещали закопченное пятно в нижнем его углу, странным образом отливавшее то зеленым, то красным цветом. Ах… Вот и еще одно несомненное доказательство… мысли мои вернулись к жуткой твари, что привиделась мне вчера. Я вновь поглядел на пса. Теперь мне была понятна причина появления на его боку отвратительной раны… Итак, случившееся вчера было реальным. Великое смятение переполнило меня. Рыжик! Тип! Бедный пес… я вновь поглядел на зализывавшую рану собаку.

— Бедняга! — пробормотал я, погладив пса по голове. Поднявшись на ноги, он обнюхал мою руку и с тоской лизнул ее.

Наконец я оставил его ради прочих дел.

После обеда я вновь подошел к нему. Пес казался спокойным, но так и не захотел выйти из конуры; от сестры я узнал, что он сегодня отказывался от пищи. Она недоумевала, но казалась спокойной, не имея причин для испуга.

День миновал без происшествий. И после чая я вновь спустился к собаке. Пес явно грустил и тревожился, однако по-прежнему не хотел покидать конуру. Прежде чем запереться на ночь, я отодвинул конуру подальше от стены дома — так, чтобы ее было видно из небольшого окошка кабинета. Я было подумал, не взять ли пса на ночь в дом, однако по трезвому размышлению решил не делать этого. Хотя бы потому, что я не мог испытывать уверенности в том, что в доме безопаснее, чем в саду. Рыжик ведь находился в доме и все же…

Пробило два часа. С восьми вечера следил я за конурой из небольшого бокового окошка моего кабинета. Но ничего не случилось и так хочется спать. Иду в постель.

Ночью я не знал покоя — такое для меня необычно, и лишь

к рассвету сумел забыться на несколько часов.

Поднялся я рано и, позавтракав, сразу же спустился к псу. Он был спокоен и угрюм, но конуру покидать отказался. Хотелось, чтобы его осмотрел какой-нибудь коновал, надо бы полечить беднягу. Весь день он не ел, только с жадностью лакал воду. Я с облегчением увидел это.

Вечер прошел, и вот я вновь в своем кабинете. Я буду следовать вчерашнему плану — следить за конурой. Дверь, выходящая в сад, надежно заложена. Как хорошо, что на окнах такие решетки.

Ночь… полночь миновала. Пес молчал до недавних минут. Слева из бокового окошка я мог видеть смутные очертания конуры. Впервые шевельнулся пес, я услышал, как загремела цепь. Я быстро выглянул. Пес вновь беспокойно пошевелился, и я заметил слабое свечение внутри конуры. Оно исчезло. Пес вновь шевельнулся — опять проступило. Я озадачен. Теперь пес замер, и я вижу четкие очертания светящегося контура. Четкие-четкие. И в форме его есть нечто знакомое. Лишь миг продлилось мое удивление, а потом я понял — передо мной очертание руки с пятью пальцами. Очертание ладони! И мне вспомнилось жуткая рана на боку пса. Значит, ее я и вижу. Итак, ночью она светится… почему же? Идут минуты. Разум мой исполнен раздумий…

И вдруг я слышу шаги на тропинке. Жуть подступает. Шаги все ближе. Топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Вдоль хребта пробежали мурашки, волосы дыбом встают на затылке. Пес завозился в конуре и взвизгнул в испуге. Должно быть, он повернулся, теперь я не вижу на боку его светящейся пятерни.

В садах все утихло, и вновь я со страхом прислушиваюсь. Минута ползет… другая минута… и вновь зашлепало по тропинке, все ближе и ближе хрустит гравий. Походка преднамеренно выверена… похоже на это. Звуки остановились возле двери… стихли, и я вскочил на ноги и застыл как вкопанный. От двери доносится легкий шорох… медленно ползет вверх задвижка. В ушах моих стон, и что-то давит на голову.

Задвижка падает с лязгом в гнездо. Звук пугает меня, рвет напряженные нервы. А потом я долго стою в наступившем безмолвии… и вдруг так задрожали колени, что пришлось даже сесть.

Сколько времени миновало — не знаю, только ужас, похоже, стал отпускать меня. Но я все сижу, словно бы утратив способность к движению. Странное утомление овладело мной… напала дремота. Глаза мои открываются и смыкаются, я то засыпаю, то просыпаюсь, всякий раз вздрагивая. Позже — сквозь сон — я замечаю, что одна из свечей догорает. Просыпаюсь снова, и она угасла уже, а комната погрузилась в глубокий мрак, который нарушает один-единственный язычок пламени. Полутьма не смущает меня, страх исчез, одно осталось желанье… спать, спать.

И вдруг хоть шума не было, я просыпаюсь. Сразу, совсем. Я ощущаю близость какой-то тайны. Чье-то жуткое присутствие рядом. Сам воздух сотрясается от ужаса. Но я сижу, горбясь, и слушаю. Ни звука. Должно быть, умерла и природа. Угнетающее молчание нарушают лишь стоны ветра, что лижет дом и растворяется в отдалении.

Взгляд мой огибает полутемную комнату. Вот высокие часы в дальнем углу… высокая черная тень. Я гляжу на нее с испугом. Но ничего страшного нет, и я чувствую облегчение.

И я думаю, почему бы, наконец, не покинуть этот дом, обиталище тайн и ужаса. И вместо ответа перед взглядом моим предстает чудесное Море Сна… Море Сна, где нам позволили встретиться после всех лет разлуки и скорби; и я понимаю, что останусь здесь, что бы ни произошло.