Дом веселого чародея
Шрифт:
Прощай, Япония!
Ах, да не все ли равно – держась за стойку падать или без стойки, так просто, камнем!
Мгновенье до гибели, а вдруг смешно сделалось: мысль – «со стойкой или без стойки» – развеселила. Страх уступил место разумному спокойствию. Что происходит?
Машина взбунтовалась, кренилась на правый бок. Увидел, что Заикин, наоборот, заваливается на левый, и, верно поняв попытку авиатора
– Жми, Иван! – захохотал в восторге, и Заикин, оборотясь, тоже весело оскалил зубы.
Показалось, что и сама машина возликовала: что-то в ней погремливать стало, позвякивать; под сильным ветром гусельными струнами запели проволочные растяжки в колеблющихся, вздрагивающих брезентовых плоскостях…
– Птица-тройка! – заорал, словно пьянея от полета, словно и не было минуту назад падения, страха, этой растяжки-стойки, в которую позорно, трусливо вцепился сперва, пока не сообразил, что все равно ведь, как умирать – с дурацкой этой растяжкой в руке или без нее… чтоб ей!
Да, кроме всего, аэроплан и не собирался падать. С торжественным ревом он врезался в облачко; белые хлопья тумана мягко, влажно мазнули по лицу, и снова сверкнуло оранжевое предзакатное солнце, и снова город зазеленел садами, засверкал золотыми маковками, заголубел рекой. А Заикин, заглушаемый трескотней мотора, что-то кричал, указывал рукою вниз: смотри! смотри!
Там знакомый бельведер – такой крохотной, прелестной игрушкой на черноте вечернего сада белел… И, последними лучами солнца позолоченная, прекрасная мраморная женщина глядела вслед проносящимся над нею смельчакам…
Там каменная лестница ручьем сбегала к реке.
Флаг несуществующего государства на зубчатой башне фантастического замка, построенного из порожних ящиков от спичек и конфет.
Там был Дом.
Его созданье, мечта, воплощенная в сказочное диво.
Он радостно засмеялся. Хотел крикнуть Заикину: «Спасибо, Иван!» – но аэроплан круто прянул вверх, и, как виденье, исчезла, растаяла усадьба. И снова солнце ухнуло вниз, а замысловатый чертеж города вздыбился, повис над головой.
Но это уже
– Представление продолжается! – восклицает он.
Забавная, озорная шутка мелькнула в голове: там, внизу, сейчас к нему обязательно пристанут с вопросами о впечатлениях: что да как… И он им скажет, он им ответит.
Он им ответит, черт побери!
Колеса коснулись земли, машина слегка подпрыгнула, резво пробежала по гладкой дорожке и, еще не остывшая от работы, еще вздрагивающая, еще как бы вся в полете, резко затормозив, остановилась у центральной трибуны.
И все случилось, как и предполагал: окружили, жали руки, кто-то совал букет хризантем, кто-то лез с поцелуями…
– Ну как, Анатолий Леонидович? – с улыбкой сановной, как бы снизойдя и милостиво поощряя, спросил его превосходительство. – Каковы ощущенья? Понравилось ли?
– Ах, вашество! – воскликнул Дуров. – Это… это так здорово… Это лучше, чем жениться!
Неожиданный ответ вызвал хохот: ох, этот Дуров!
– Но что-то все-таки особенно поразило? – продолжал допрашивать губернатор. – Что-то особенно понравилось?
– О, разумеется! – мгновенной вспышкой сверкнула белозубая улыбка. – Разумеется, вашество… Поразило обилие крестов в городе, ну, просто, знаете ли, кладбище какое-то, вашество! А понравилось… ужасно понравилось, что с высоты все такой мелюзгой выглядит… Даже вы, вашество, простите великодушно!
– Ну вот, – натянуто улыбнулся губернатор, – новый повод для острот…
Крестный мой Иван Дмитрич, бывший свидетелем этой сцены, рассказывал, что тут Анатолий Леонидович обернулся к окружающей его публике и, словно перед ним не летное поле было, а цирковой манеж, воскликнул:
– Представление продолжается, господа!
1976 – 1977