Домик на реке
Шрифт:
— Ну, и как же? — спросил Коля.
— Их захватили, — сказал Архипов угрюмо. — Ночью приходит сюда Виталий Макарыч — и к вашему папе, за комод. Они поговорили там, за комодом, потом выходят оба. Николай Николаич поцеловал меня, и они ушли. Где-то они там собрались, в каком-то месте, а немцы выследили их и перебили.
— Всех убили?
— Восемнадцать человек, — сказал Архипов.
— А Виталий Макарыч?
— Он был ранен в голову и в руку, обмер и упал. Немцы приняли его за мертвого. Утром он очнулся и добрался до деревни. Колхозники его спрятали, а когда пришли наши, его положили в госпиталь и там отняли ему руку…
Он замолчал и задумался. Солнце село, в пещере стало темно, и только седая голова Архипова смутно белела во мраке.
— Но ведь мост все-таки взорвали! — сказал Коля.
— Взорвали, — проговорил Архипов. — И как раз вовремя.
— Кто же его взорвал?
— Не знаю, — сказал Архипов. — И никто не знает. Вот это-то и есть самое непонятное.
Его, видимо, самого до крайности волновал вопрос, кто взорвал мост, потому что он вдруг подсел к Коле ближе, стал говорить торопливо и почему-то шепотом:
— Наши разгромили немцев в десяти километрах от города и гнали их прямо сюда, к реке. Все немецкие танки, и пушки, и грузовики со всех концов двинулись к мосту. Уже ночь кончалась, ранний рассвет. Я сорвал одеяло с двери, стою и гляжу. И вдруг такой взрыв, что меня чуть не повалило. Я сам, своими глазами, видел, как два пролета моста взлетели в воздух и этак медленно, боком шлепнулись в воду. Пять месяцев я потом каждый день думал: кто взорвал мост? Смелый человек! Пошел на верную смерть. Этот мост нельзя было взорвать, не взлетев на воздух вместе с ним. Кто он? Спросить было не у кого. Ну, через пять месяцев является Виталий Макарыч, уже без руки, и, конечно, заходит ко мне. Я его спрашиваю: вы что-нибудь про мост знаете? А он говорит: ничего. Как же это, спрашиваю, мост сам собой взлетел на воздух? Если бы мы, говорит, это узнали, так мы, говорит, тогда и все узнали бы…
— А что он еще хочет узнать? — спросил Коля.
— Мало ли что, — сказал Архипов. — Ему видней. Он меня в тот раз спросил: ты чем собираешься заниматься, Архипов? А я ему: мне все равно — сыновья убиты, жена пропала, мне жить незачем. Вот он и предложил: пойди ко мне работать, согласен? Я сказал: мне все равно, я к вам пойду с охотой, потому что из всех, кто здесь с немцами боролся во время оккупации, и кого я знал, и кто мне был мил, вы один остались. И вот, посылает он меня то на вокзал, то на пристань, к каждому поезду и к каждому пароходу, чтобы не пропустить одного человека, который должен приехать в город…
— А зачем ему нужен этот человек? — спросил Коля.
— Видно, нужен, — сказал Архипов уклончиво. — Теперь все кого-нибудь ждут да ищут, время такое.
Уже темнело, и мама, наверно, вернулась с работы домой. Коля попрощался. Архипов просил его заходить, и Коля обещал. Он вышел из пещеры и зашагал по пустынным темнеющим улицам. Ему хотелось побыть одному, подумать.
Тут было о чем подумать.
3
В годы эвакуации Коля редко разлучался с мамой даже на несколько часов. Когда мама работала в колхозе, он всюду бегал за нею, как собачонка, — в поле, в огород, в лес, в коровник, в правление. Она полола гряды, и он полол; она копала картошку, и он копал. В Челябинске зимой они расставались только на то время, которое он проводил в школе. Из школы он шел домой; если же мама была на службе, шел к ней на службу, потому что дома было холодно, а мама не позволяла ему самому топить печку.
Но здесь, в родном городе, с первых же дней получилось так, что Коля и мама были вместе только по ночам. Коля с утра уходил в школу на работу и проводил там весь день. Мама с утра шла на работу к себе в библиотеку и сидела там до тех пор, пока не начинало темнеть и она уже не могла различить букв.
В этой библиотеке, принадлежавшей горсовету, она работала и до войны. Теперь горсовет назначил ее заведующей библиотекой. Впрочем, пока она, по правде сказать, никем и ничем не заведовала. Подчиненных у нее не было — обещали подобрать трех работников, но еще не подобрали: в городе всюду нужны были люди, а их не хватало. Да и неизвестно еще было, есть ли у нее библиотека.
Домик библиотечный уцелел, или, вернее, почти уцелел. Это был одноэтажный каменный дворянский особнячок, построенный лет полтораста назад, — темно-желтый, с белыми колонками, с позолоченными ржавчиной железными решетками на высоких узких окнах, хорошенький, как шкатулка. Стоял он в саду, который необычайно густо разросся за годы войны, и с улицы почти не был виден, заслоненный листвой кленов, лип, берез, бузины.
В начале оккупации немцы устроили в этом домике офицерскую столовку, или, как они называли, «казино». Книжные полки они сожгли в печах, а книги — несколько десятков тысяч томов — свалили в огромный глубокий подвал, служивший, вероятно, когда-то винным погребом. В подвале этом вода стояла по колено.
Через несколько месяцев немцы почему-то перевели «казино» в другое место, и домик с тех пор пустовал. Но немцы не забыли, что в подвале сложены книги, и перед уходом из города сделали попытку их сжечь. Вытащить из подвала у них уже не было времени, и они подожгли их, не вытаскивая. Однако в подвале было слишком много воды и слишком мало воздуха, и пожар скоро прекратился.
И маме прежде всего нужно было выяснить, что уцелело из библиотеки.
К счастью, ей вызвалась помогать Лиза Макарова, ученица восьмого класса, тоже недавно вернувшаяся со своей матерью из эвакуации. Это была тоненькая девочка с двумя светло-желтыми косичками, так туго заплетенными, что они стояли торчком. Мама и Лиза по холодной каменной лестнице спускались в подвал и тащили оттуда груды обгорелой мокрой бумаги. Эти груды они сваливали прямо на пол в бывшем читальном зале, где в стене под потолком зияло пробитое снарядом отверстие, сквозь которое видно было небо. Устав бегать вниз и вверх по лестнице, они садились на корточки возле уже принесенных книг и начинали разбирать их.
Тут были книги совсем сгоревшие, были и такие, у которых обгорело только несколько страниц. Были книги, совсем загубленные водой, были и такие, которые только слиплись от сырости. Вода уничтожила те из них, что лежали в подвале внизу; огонь уничтожил те, что лежали наверху. Но из тех, что лежали посередине, многие почти уцелели. Сидя на полу на корточках, мама и Лиза сортировали книги, сваливали безнадежно погибшие в одну кучу, уцелевшие — в другую, те, которые надо просушить, — в третью, те, которые надо подклеить, — в четвертую. Это была работа, полная волнений, надежд и отчаяния. Они шумно радовались каждой находке.
— Третий том Тургенева! Почти сухой! — кричала Лиза в восторге.
Она откладывала третий том в сторону, туда, где уже лежали седьмой и девятый, найденные раньше. Появлялась надежда: а вдруг уцелело все собрание сочинений Тургенева? Но через несколько минут мама находила жалкие остатки четвертого тома. Четвертый том сгорел. Полного Тургенева в библиотеке не будет.
Лиза была бы отличной помощницей, если бы не ее страсть к чтению. Она больше всего на свете любила читать и могла читать сколько угодно часов подряд. Ее мама по вечерам силой отнимала у нее книгу, чтобы она легла спать. На уроке в школе учительница бывало, заметив, что Лиза читает, сердилась и кричала на нее, но Лиза ничего не слышала, продолжала читать, и весь класс хохотал. Работать в библиотеке Лиза вызвалась потому, что там было много книг. Но страсть к чтению мешала ей в работе.